О цикада, не плачь!

Нет любви без разлуки

Даже для звезд в небесах[34].

* * *

Разламывалась голова, под закрытыми веками вспыхивали крошечные красные взрывы, каждый раз пронзая глазные яблоки резкой болью. Все тело будто побывало в мясорубке: ныла каждая клеточка и, кажется, даже волосы. Кости ломило и выкручивало, словно у старика на плохую погоду. Во рту было сухо, ощущался противный привкус. Дышалось тяжело, с хрипом. В общем, Дан чувствовал себя так, словно собрался помирать. Он осторожно приоткрыл правый глаз, и тут же со стоном зажмурил: даже тусклый полумрак комнаты усиливал головную боль.

Но сознание включилось, перерабатывая полученные крохи информации. Тяжелые шторы с ламбрекенами, не пропускающие дневной свет. Возле окна – монументальный письменный стол, заваленный всякой всячиной. Кажется, там была груда бумаг, чернильница, банки, пробирки в штативе и несколько курительных трубок. Больше Дан ничего не успел заметить. Ах да, еще книжные полки и этажерка в углу, тоже изрядно захламленная, а рядом на стене висела скрипка…

Пошарив вокруг руками, он понял, что сидит в глубоком кресле. Видимо, долго в нем проспал, потому и затекло тело. Колени укрывал мягкий шерстяной плед.

Одно было понятно сразу: Дан опять оказался не в своем времени. Хотя на такое счастье он уже и не надеялся. Что-то не получалось с пространственно-временным порталом, и он подозревал, что Сенкевич знает об этом больше, чем говорит.

Итак, опять не дома. Это плохо. Но в достаточно цивилизованной эпохе – это хорошо. Интересно, кто он теперь? И где Настя? Впрочем, где бы она ни была, ее легко будет отыскать с помощью дедукции…

Сквозь веки проник яркий свет, вызвав новый приступ мигрени. Дан застонал, закрывая глаза ладонью. Тут же в комнату ворвался поток прохладного свежего ветра, разгоняя застоявшийся, пропахший табачным дымом воздух. Кто-то прошагал к креслу, остановился над ним и произнес с мягким укором:

– Вы губите себя. Может быть, вам стоит воздержаться хотя бы от инъекций морфина, Шерлок?