— Один фиг, скоро ужинать. — Краев воспользовался уважительной причиной выключить ноутбук, тяжело вздохнул и с видом мученика, несущего крест, выбрался из палатки. — Что такое, Матвей Иосифович?

Он хотел добавить: «Мгиви осьминога добыл?» — но не добавил, забыл. У огромной берёзы, с которой любил надзирать за кухонными делами кот Тихон, стоял уворованный щит «Внимание: розыск». Если рукописи не горят, то милицейские щиты, похоже, не тонут в болотах. Краев помнил, как Песцов с Приблудой волокли его через лагерь, как с плеском сомкнулась над ним чёрная торфяная вода… И вот вам пожалуйста. Щит торчал под берёзой, вымытый и приспособленный под наглядную агитацию. Только вместо протокольных рож на нём теперь красовался фиговый листок, именовавшийся «Красной стенгазетой». Несколько минут Краев добросовестно вчитывался в единственную статью, силясь постичь содержавшуюся в ней ахинею.

Из нацарапанного чёрным по серому явствовало, что в лагере красных следопытов был конкретно устранён тлетворный буржуазный пережиток, а именно — национальный вопрос. Фраерман объявлялся прогрессивным евреем, покончившим с сионизмом. Украинца Приблуду хвалили за равнодушие к амбициям незалежности. Негра Мгиви поздравляли с днём свободы Африки. А исконно русскому беспартийному Песцову желали успехов в трудной работе старшего брата всех вышеозначенных.

— Мама дорогая, — простонал Краев.

Его самого объявляли маяком и чуть ли не кормчим. А подписана была вся эта жуть очень скромно: «Г. О.».

Вот и думай, то ли хохотать, то ли плакать.

— Олег Петрович, я серьёзно, принимай меры. — Фраерман нахмурился и с силой, неожиданной для его комплекции, опрокинул щит наземь. — Не дай Бог, Кондрат или Мгиви увидят. Только ЧП нам под занавес и не хватало.

Действительно, под занавес. В том, что лагерь надо сворачивать, Матвей Иосифович не сомневался. Нечего искушать судьбу. Только идиоты прут напролом и пытаются найти приём против лома. Умные люди слушают джокеров.

— Приму, — сказал Краев. — Думаю вот, лопатой его убить или кирпичом треснуть.

— Олег, — без улыбки проговорил Фраерман, — ты плохо знаешь Кондрата. Он запрягает медленно, но ездит быстро. Закусит удила, и даже мне будет не унять. Не буди лихо, пока оно тихо…

— Сделаем, — заверил его Краев. — Сегодня же сделаем.

— Ну, помогай ему Бог… — усмехнулся Фраерман и зашагал прочь. — А мы сдали того фраера войскам НКВД, и с тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде…

Мыслями он был далеко, в будущем. Завтра должен вернуться Коля Борода, отвозивший детей на другой конец области, в посёлок Сосново. В большой летний лагерь, разбитый как раз на линии Маннергейма.[187]

А тем временем Ганс Опопельбаум, даже не подозревая, какую судьбу себе заработал, ударил в рельс, созывая на ужин. Металлический звон показался Краеву отчётливо похоронным. Может, потому, что без трудных детей сразу стало пусто и сиротливо?..

— Олежек, ку-ку, — подошла к нему Оксана, взяла за руку, заглянула в глаза. — Всё нормально? Хватит размышлять, сэр, пойдёмте кушать овсянку. Она очень полезная…

К ним подошла Бьянка.

— Овсянку?.. — переспросила она, остановилась и зябко передёрнула плечом. — Господи, как же я хочу лангуста. Во-от такого большого… — Она показала, какого именно. — Усатого. Зажаренного на гриле. Со сложным гарниром из помидоров, бананов, лимонов, оливок и огурцов. И, естественно, с шампанским. С настоящим «Дом Периньон»… Слушайте, ребята, — вдруг воодушевилась она, — а давайте, когда всё отгремит, поедем ко мне? В Ниццу? У меня там домик. Прямо на берегу. На том, который Лазурный… Рядом с пирсом, где пришвартована моя яхта. Гарантирую, будет не хуже, чем здесь. Опять-таки и до Парижа недалеко, особенно если на вертолёте… Я с Песцовым уже переговорила, он принципиально не против. Поехали, ребята, а? Ну так лангуста хочу…

Зябко было не ей одной. Из леса, как обычно по вечерам перед появлением тумана, тянуло сырым холодом. Как будто кто-то настежь распахивал дверцу гигантского холодильника.

Ещё несколько минут, и следом за волной холодного воздуха накатил туман. Сегодня он залил лагерь заметно раньше обычного. Плотная клубящаяся стена поднялась над болотами, скрыла опушку леса, одну палатку, другую… Пока собрались, рассаживались, передавали миски с овсянкой, лохматая мгла поглотила даже опрокинутый щит.

Краев обратил внимание, как тихо стало кругом. Нынче туман был определённо странным, таинственным, казалось, в нём тонули не только звуки, но даже и мысли.

— Да будет свет, — негромко, потому что громко говорить не хотелось, скомандовал Фраерман, и Кондрат Приблуда включил специальную лампу, сделанную из автомобильной фары и аккумулятора. Тёплый свет образовал крут метра два в поперечнике: стол, люди, лавки, поясок земли. Дальше простиралось что-то чужое и незнакомое.

— Вот я и говорю, мать, поехали ко мне в Ниццу. — Бьянка, ёжась, придвинула миску с дымящейся кашей. — Если не лангустов, так хоть омаров в чесночном соусе… Знаешь, как его готовит мой соусье?[188]

Она не закончила кулинарную поэму — Зигги с лаем вскочил на ноги, глухо зарычал Шерхан, в тумане обозначилось движение, и в световом пятне возникла…

— Ба! — обрадовался Фраерман. Потом вгляделся и даже руками всплеснул. — Вот это сюрприз! Ерофеевна, никак ты? То есть… вы?

И правда, статная, величавая, одетая во всё чёрное женщина очень мало напоминала прежнюю Ерофеевну. Куда подевалась дряхлая старуха из забытой деревни, которой Фраерман ящиками возил крупу, сахар, консервы?.. Сердце стукнуло невпопад, гулко и… грустно.

— Имя Ерофеевна, Матвей Иосифович, ничего больше не значит, — голосом, полностью соответствовавшим внешности, проговорила женщина. — Оно уже ушло в прошлое. Мы тоже уходим. И скорее всего, навсегда. А сюда зашли попрощаться…

Она с достоинством кивнула, клубящийся полог дрогнул — и из тумана вышли в световое пятно трое, женщина и двое мужчин. Строгие, подтянутые, сосредоточенные, одетые, как и бывшая Ерофеевна, в чёрное. Один из мужчин держал в руках меч, другой — объёмистую корчагу, а женщина несла планшетку, с какой обычно ходят командиры.

«Мать честная, — вздрогнула Варенцова. — Да это ж Забелин! С женой Марьяной! И его заместитель Быстров!.. Господи, что ж делается-то!.. Только вепря Василия недостаёт для полной гармонии…»

— Эй, Победитель, держи. — Ерофеевна взяла клинок, качнула на руке… и протянула опешившему Песцову. — Никак признал? Стало быть, пригодится… А это, кормилец, тебе, — кивнула она и вручила планшетку Фраерману. — Сейчас не раскрывай, потом. А это, — она сделала знак Быстрову, и тот поставил на стол корчагу, — пить каждому, кто ел перловку с нутряным салом и солёные грибочки с картошкой. Кто хочет человеком остаться… Ну, желанные, вот и всё. — Она вытащила огромные, совсем не дамские часы и, что-то прошептав, взглянула на Марьяну. — Двадцать восемь секунд. Отсчёт пошёл!