— Они точно этого не сделали. Они просто взяли его в плен.

Джон теребил свои руки. Его пальцы переплелись между собой.

— Может быть… А может быть, он все-таки пошел и наступил на мину, или его расстреляли… Не знаю. Все, что я знаю, это одно: я не имел права уходить без него.

— Но…

— Никаких «если» и «но». Я не имел права это делать. Конечно, это было бы очень глупо — сидеть там и ждать немцев. Но тем не менее я не должен был уходить. Я был старшим по званию и возрасту. А Саймон дошел до предела. Оставить его сидеть там… — Джон в отчаянии покачал головой и стал пристально вглядываться в окно.

Фрэнсис порылась в своей сумке.

— Хочешь курить?

Впервые с его лица исчезло напряжение.

— Если у тебя есть сигареты — с удовольствием.

При прощании с солдатами в лазарете Фрэнсис получила в подарок сигареты и берегла их как сокровище. Теперь они курили вместе с Джоном, молча, погрузившись в свои мысли. Потом Фрэнсис рассказала о Джордже и о том, как Элис боролась за то, чтобы забрать его в Лондон.

— Несколько лет она заставляла его просить и умолять ее. А теперь вдруг начинает бегать за ним…

Джон улыбнулся. Фрэнсис, покраснев, резко встала.

— Ты подумал, что это напоминает нас, да? Что я начала бегать за тобой после того, как ты женился на моей сестре? Но я до этого не заставляла тебя ждать, потому что якобы хотела поиграть с тобой, Джон. Просто сказала тебе: «Мне необходимо на какое-то время поехать в Лондон». И ничего другого.

Улыбка исчезла с его лица, на нем опять появилась прежняя напряженность.

— Забудь наконец эти старые истории, — сказал он с раздражением, — все это никому больше неинтересно. Это было так давно… Сейчас другое время, другая жизнь. Все так, как есть, и мы ничего не изменим, постоянно говоря об этом.

«Все как у Джорджа, — подумала Фрэнсис, — до него не достучаться. Он весь в себе. Он живет теми картинами, которые не может забыть, и кроме этого его ничего больше не интересует».

С робостью, которая вообще-то была ей несвойственна, она сказала:

— Пока ты здесь, я могла бы остаться с тобой. Если ты, конечно, хочешь. Я могла бы снять комнату в деревне, и…

Он пожал плечами:

— Ты можешь делать что захочешь.

Теперь уже разозлилась она. Понятно, что Джон многое пережил, но и ей было нелегко. Фрэнсис понимала, что он подавлен — то впадает в агрессию, то уходит в себя, — но с этим ранящим равнодушием она не смирится никогда.

Раздавив окурок в пустой чашке из-под кофе, стоявшей на столе, она холодно сказала:

— Хорошо, я поняла. Знаешь, провести ноябрь в какой-то забытой богом дыре на французском побережье Ла-Манша я и так никогда не мечтала. Я наверняка очень быстро найду возможность, чтобы вернуться из Гавра в Англию.

Когда ее рука уже лежала на дверной ручке, Фрэнсис услышала голос Джона.

— Останься, — сказал он. Это прозвучало резко и решительно, как приказ. Очевидно, он тоже это заметил, потому что, пока Фрэнсис медленно поворачивалась, тихо добавил: — Пожалуйста!

Она увидела в его глазах безутешность, ужас, который за это время сотню раз видела на лицах других. Джон напомнил ей раненое животное, разозленное и испуганное одновременно. Он укусил бы любую руку, которая к нему протянулась, — и в то же время жадно ждал эту руку.

Она часто размышляла о том, как бы описала эти ноябрьские недели в маленькой северофранцузской деревушке под Гавром, если б вела дневник, — но в этом не было необходимости, потому что Фрэнсис обладала феноменальной памятью и ей не нужно было фиксировать факты в письменном виде.

О днях в Сен-Ладюне она сказала бы, что они были сплошь дождливыми, с сильными штормами; потом опять опускался туман и наступали штиль и гнетущая тишина, нарушаемая лишь криками чаек откуда-то из непроницаемой серой пелены. Если начинался ветер, холодный и сильный, дувший с моря на берег, облака разрывались, и между ними пробивалось бледное ноябрьское солнце; оно не грело, но на короткое время освещало все вокруг, пока снова не скрывалось за плывущими темно-серыми облаками. Если начинался дождь, то это происходило резко и внезапно, и холодные капли ощущались на коже, как уколы иголок.

От деревни до побережья было примерно минут двадцать ходу. Здесь располагалось несколько деревянных домиков — в них летом и в более радостные времена продавали сладости и кофе, — белый павильон в дюнах, где играли музыку, когда отдыхающие прогуливались вдоль берега: дамы в красивых платьях и больших шляпах, с кружевными зонтиками от солнца, и мужчины в начищенных до блеска туфлях, которые, уступая атмосфере песка и моря, позволяли себе пиджаки, небрежно наброшенные на плечи, и рубашки с закатанными рукавами.

Теперь маленькие домики были огорожены и забиты, в павильоне нашли приют несколько чаек, спрятавшихся от шторма. Берег был безлюдным и опустевшим, усеянным только водорослями, илом, древесиной и всевозможным мусором, который приносило море.

Дни в Сен-Ладюне — это также крошечная каморка в деревенском доме, где жила Фрэнсис. Обычно хозяйка сдавала комнату только летом, но была рада, что нашла нежданную гостью поздней осенью. В комнате с покрытым белой краской дощатым полом стояли широкая уютная кровать с большой перьевой подушкой, шкаф с полками, аккуратно застеленными цветной бумагой, от которых исходил слабый запах лаванды, что напоминало Фрэнсис о бабушке Кейт, и умывальный столик с фарфоровой чашей и кувшином с холодной водой. На подоконнике лежала желтого цвета морская раковина, из которой сыпался мелкий белый песок, если Фрэнсис поднимала ее вверх. Такие раковины она собирала еще ребенком в Скарборо, когда они всей семьей ездили на морской курорт на восточное побережье Йоркшира. Раковина словно улыбалась ей из другого времени.

Фрэнсис непременно должна была упомянуть и мадам Вероник, хозяйку. Она была вдовой вот уже два года — и не пролила ни одной слезинки по своему умершему мужу, как она доверительно поведала Фрэнсис. Вероник была миловидной стройной женщиной с тонкой белой кожей и черными как угольки глазами. Она разрешила Фрэнсис беспрепятственно передвигаться по всему дому.

— Не прячьтесь там, наверху, в маленькой комнате, — говорила она, — спускайтесь вниз и устраивайтесь у камина. Мне вы не мешаете. Я и так слишком часто бываю одна.

Лучшее, что было у Вероник, это ее почти неисчерпаемый запас виски и сигарет. И это было не просто какой-то виски, а настоящий скотч. Вероятно, в связи с ним существовала некая темная история, потому что Вероник тут же замолкала, если речь заходила о ее хранящихся в подвале сокровищах. Афера с каким-то шотландцем? Сделка с контрабандистами? По Вероник было видно, что в ее жизни были какие-то тайны, но она ими не делилась. Однако тем, что у нее было, щедро делилась с Фрэнсис.

Сен-Ладюн… Часовые прогулки по берегу, только Джон и Фрэнсис, большей частью в полном молчании, несмотря на нескончаемый дождь и холод. Часто они промокали до нитки и промерзали до костей, когда возвращались в деревню. К Джону постепенно возвращалась его физическая сила; о том же, как обстояли дела с его внутренним состоянием, Фрэнсис говорить не хотелось.