в холодильнике не нашла…

– Я вообще мяса не ем, – успокоил ее Тарас, принюхиваясь. – Люблю омлет… и кашу тоже.

– Правда? – обрадовалась девушка. – Я обожаю жидкую манную кашу! Мама ее часто готовила… – Она умолкла, съежилась, как от удара, лицо застыло, глаза потемнели. Это длилось несколько секунд. Затем с большим усилием, проглотив слезы и боль, Тоня закончила шепотом: – Вот я и приготовила…

Тарас подошел к ней, обнял, чувствуя, как она вздрагивает, пытаясь удержать слезы, справиться с собой, передал ей бесконечно мягкий и доброжелательный импульс, погладил по плечам, по спине, успокаивая. Тоня замерла, вздохнула горестно пару раз и расслабилась. Проговорила виновато, касаясь губами его груди:

– Я думала – умру… без мамы и папы… было так плохо… жить не хотелось! Если бы не дядя Елисей… и не ты…

– Ничего, все будет хорошо, малыш, – сказал Тарас. – Я с тобой.

Потом они завтракали в молчании, но приступ горя уже прошел, и Тоня чуть оживилась, осветленная энергопотоком, к которому подсоединил ее Тарас. Дом его стоял в месте выхода положительной энергии земли, что намного увеличивало жизненный потенциал живущих в нем людей.

– Что мы будем делать сегодня? – спросила девушка.

– О, планов у нас – громадьё, – отозвался он, допивая смородиновый кисель. – Сначала съездим в больницу, навестим моего племянника и друга Марата. Он классный теннисист и хороший парень, тебе понравится.

– А что с ним?

– Попал в аварию, руку поломал, – не стал говорить всей правды Тарас. – Потом съездим в Суриковский художественный институт, выясним, когда там начинаются приемные экзамены и что нужно для поступления. Не уверен, что мы туда поступим, институт этот протекционный, но попробовать стоит.

– Ты же говорил, что составишь протекцию.

Он почесал в затылке, скрывая смущение.

– Понимаешь, я хотел произвести на тебя впечатление… В Суриковке у меня знакомых нет, а вот в Московском академическом художественном училище имени Тысяча девятьсот пятого года, его еще называют «девятьсот пятым», – есть. Между прочим, это училище заканчивали многие наши знаменитые художники – Церешвили, Шиловский, Слободенюк, Захаренков.

– Училище сильно отличается от института?

– Художественное – мало. Можно закончить училище, а потом поступить в Российскую академию живописи и зодчества на Мясницкой, если, конечно, иметь желание.

– Желание у меня есть, – серьезно сказала Тоня. – Только я не хочу ни у кого сидеть на шее. Если там есть заочное отделение, тогда буду поступать на заочное, чтобы учиться и работать.

– Само собой, – кивнул Тарас, улыбнувшись в душе. Он совершенно точно знал, что работать ей ради пропитания не придется.

Зазвонил телефон.

Гадая, кто это мог быть, Тарас вышел в прихожую, снял трубку.

– Тарас Витальевич? – заговорил характерный женский голосок. – Здравствуйте, хорошо, что я вас застала. Шеф хочет вас видеть.

Тарас узнал секретаршу Самсонова.

– Доброе утро, Женечка. А нельзя ему доложить, что ты меня не нашла? Я же в отпуске.

– К сожалению, очень важное дело, он просил вас приехать как можно быстрей.

– Что за дело?

– Какое-то жутко секретное и действительно важное.

– Хорошо, – со вздохом сказал Тарас. – Раз надо, значит, надо, еду.

Положив трубку, он вернулся на кухню.

– Тошка, меня срочно вызывает главный экоголик, побудешь одна? Я бы взял тебя с собой, да не знаю, когда освобожусь.

– Конечно, без проблем. У тебя классная библиотека, я с удовольствием покопаюсь в ней. Да и рисовать хочется. Можно я свои рисунки в спальне повешу?

– Делай все, что пожелаешь, ты здесь хозяйка. Когда вернусь, мы поедем, куда наметили.

Он вывел «Вольво» из гаража, закрыл ворота и двери на замки и погнал машину в сторону МКАД. По кольцу на работу было ехать в два раза дальше, зато дорога через центр требовала по причине кучи светофоров и обязательных пробок больше времени.

В офисе НКЭБ он появился через сорок пять минут, сразу направился к Юлиану Львовичу, не заходя в свой кабинет. На месте секретарши сидел незнакомый молодой человек в лиловом костюме с ярким зеленым галстуком.

– А где Женечка? – поинтересовался Тарас, чувствуя неясное беспокойство.

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответил молодой человек.

– Горшин я, мне позвонила секретарша и сказала, что меня вызывает Юлиан Львович по важному делу.

Молодой человек странно посмотрел на него.

– Это какая-то ошибка. Женя взяла неделю отпуска на сдачу экзаменов, а Юлиан Львович в командировке в Питере.

Сердце дало сбой. Мгновение Тарас стоял неподвижно, вспоминая, что ему не понравилось в голосе секретарши, затем стремительно подошел к столу, взял трубку телефона и набрал свой домашний номер.

Тоня отозвалась через две минуты.

– Але, слушаю…

– У тебя все в порядке? – быстро спросил Тарас. – Никто в дверь не звонил, к дому не подъезжал?

– Останавливалась какая-то машина, маленький фургон, по-моему, мороженое возит, и уехал. А что?

– Никому не открывай, на звонки не отвечай, к окнам не подходи. Я скоро приеду. Услышишь, что подъезжает машина, не выходи. Поняла?

– Что случилось?

– Слава Богу, пока ничего. Жди.

Тарас передал трубку ошеломленному его бесцеремонностью молодому человеку и так же стремительно вышел из приемной, ничего не объясняя временному секретарю Самсонова.

К дому он подъехал через двадцать четыре минуты, побив все рекорды движения по Москве, нарушив все правила дорожного движения, какие только существовали, и ухитрившись при этом не попасться на глаза инспекторам дорожно-постовой службы. Выскочил из машины, бросился к дому и резко остановился, почуяв дуновение угрозы. Японцы называли это ощущение сакки – «ветром смерти».