Несмотря на поднимавшуюся в душе ярость, волшебница не давала себе воли – молчала, боясь спугнуть откровения отступника. Да и не смогла бы она объяснить ему то, что видела сама, находясь по другую сторону фронта, когда вдвоем с Ясином они вышли против сотни тысяч безумцев. Для тех, кто огненной волной шел на Тикрей, это была божественная благодать, а для всех остальных – ужас и смерть в пламени, пожирающем всё и всех.

– Со временем эти способности изменились, – продолжал Селестий, – и воспоминания стали все чаще являться нам в виде снов, иногда пугающе реальных. Полученные в таких снах пророчества всегда сбывались. Например, мы знали точную дату и время нападения Крея на Ласурию…

– Знали – и промолчали? – не выдержала архимагистр.

– А кто бы нам поверил? – пожал плечами отступник. – Да и не стремились мы вмешиваться в политику.

– Ну да, в берлоге уютнее… – пробормотала Ники.

Удавила бы гада своими руками! Всех бы их удавила!

– Несколько месяцев назад одному из моих братьев приснился очередной сон, – голос Селестия неожиданно зазвучал с силой, – он увидел, как над Тикреем нависает тень гигантского облака, тень, полная ненависти. Он увидел, как Тикрей гибнет…

Старик замолчал. Бледное лицо, отсутствующий взгляд… Он вообще в своем уме?

– Мне защищать вас от тени гигантского облака, которая кому-то из вас приснилась? – рассмеялась архимагистр, но в сердце уже шевелился недобрый холодок. Холодок предчувствия. – Да ты не отступник, Селестий, ты душевнобольной!

Старик неожиданно качнулся к ней, схватил за руки… В сознании Ники полыхнуло такими знакомыми языками пламени, и на миг, лишь на мгновение, но она увидела засохшие леса и траву, покрытую странной белесой плесенью, опустевшие водоемы и горы, рассыпающиеся пылью, раздутые трупы животных, погибших от голода и жажды, города, похожие на гробницы, потому что мор выдул из них жизнь, как выдувал ветер прах из всех щелей…

Прах…

Смерть…

Тление…

Тикрей.

Селестий отпустил ее и осел на пол. Тяжело дыша, просипел:

– Мне, мне приснился этот сон! Я был там и видел это собственными глазами! Видел толпы одержимых, рвущих друг друга на части! Видел, как гибнут народы, поглощенные ненавистью! То, что начнется как обычная война, закончится катастрофой! И старый миропорядок падет…

Пока он говорил, Ники безмолвно приказывала себе, как когда-то приказывал ей капитан Зорель: «Спокойно, юнга! Без паники! Мы что-нибудь придумаем, кракенскими блохами клянусь!» Она не желала признаваться себе, что испугана, но это было так. Нужно успокоиться… Сейчас, вот сейчас! Обдумать все заново и найти решение, ведь мир на Тикрее – та цель, ради которой Ники Никорин тогда, на Безумной, поклялась жить!

Но перед глазами стояли картины из сна-пророчества, и тем же самым наитием, каким ощущала изнанку бытия, архимагистр понимала, что эти картины – из будущего!

– Разве то, что ты рассказываешь, не было конечной целью вашего бога? – бросила она, желая разорвать затянувшуюся паузу. – Тикрей в руинах… Людские трупы… Новый передел мира!

– Наша вера несла свет и благодать Гересклета только людям, не затрагивая древние расы! И наши последователи умирали счастливыми, ощутив божественную любовь! – глядя на нее, прошипел Селестий. – А теперь погибнут все! И гномы, и люди, и оборотни, и эльфы! Но перед этим умрет Тикрей, превратится в огромную пустошь, на которой сойдутся все оставшиеся в живых. Сойдутся, чтобы убить друг друга! Ибо у этого нет любви, нет сердца! Только желание уничтожить все живое.

– Пресветлая!.. – пробормотала волшебница.

Вряд ли старик разобрал в ее голосе жалобные нотки, но сейчас ей хотелось, как в детстве, оказаться в храме и, уткнувшись лбом в колени Индари, молить о помощи. Молить, зная, что она, Ники, будет услышана!

– Если в твоем пророчестве говорится о всеобщей погибели, чего ты хочешь от меня? – скрывая страх, хмыкнула она.

– Однажды ты уже спасла мир! – воскликнул Селестий. – Сделай это снова!

– Но ты говоришь, пророческие сны всегда сбываются!

– Нам всем нужна надежда… – пробормотал старик, отводя глаза.

Глядя на него, архимагистр молча качала головой: нет, нет, нет… Им не нужна была надежда, когда они жгли и убивали. Внимая голосу своего бога, они не слышали криков тех, кто погибал по их вине. Они жаждали лишь божественной любви, на деле оказавшейся грандиозным божественным мороком… А сейчас? Сейчас что нужно им сильнее, чем надежда?

– Чего ты желаешь более всего на свете? – Ники резко склонилась к отступнику, надеясь застать его врасплох. И увидела, как расширились его зрачки, как мелькнули в них знакомые языки пламени.

– Огня! – крикнул он, сжимая кулаки.

– Ничего не меняется, огнепоклонник, – архимагистр отошла от него. – Итак, мое условие: я не стану вам помогать до тех пор, пока вы не отступитесь от своей веры! Но, дабы облегчить муки твоей совести, добавлю еще кое-что… Видишь ли, я не уверена, что в этот раз мне удастся спасти Тикрей. Хотя, конечно, я постараюсь!

– Это твое окончательное решение? – спросил он, комкая рубище на груди.

Никорин молча пожала плечами. И почему у нее сложилось впечатление, что старик снова колеблется перед выбором?

Следующие события произошли в долю секунды. Селестий схватил тесак, тот самый, с иззубренным лезвием, а Ники вдруг осознала, что щита на ней нет! Однако, вопреки ее опасениям, нож не был предназначен ей. Неотрывно глядя в глаза цвета озерного льда, отступник резанул себя по горлу и завалился на бок, заливая кровью пол пыточной. Волшебница не успела бы спасти его, даже если бы захотела. Оцепенев, она смотрела, как подрагивают в последней судороге конечности, как кровь весело пузырится в ране.

Селестий сделал свой выбор, не сумев отречься от веры, но давая возможность жить той, что обещала попытаться спасти мир.

* * *

Ванилла выбралась из-под рук-ног обожаемого супруга, кряхтя, потерла ноющую поясницу. Даже несмотря на то, что они с Дрюней кувыркались в постели весь вчерашний день (и с чего бы такое счастье?), тело казалось окаменевшим и плохо слушалось хозяйку. О-хо-хо, мэтр Ожин во время последнего осмотра предупредил: «Вам придется набраться терпения, Ванилла. До родов еще пара седмиц – самое тяжкое время!»

В окна пробивался рассвет. Как ни хотелось остаться в теплой кроватке, сегодня нужно было обязательно побывать в «Старом друге». И так вчера прогуляла целый день! Провалялась… Про… Ванилька хихикнула, нежно накрыла одеялом Дрюню и принялась одеваться. До трактира давно не ходила пешком – Пип, который в связи с назначением на должность Главного королевского повара появлялся во дворце уже в шесть утра, отправлял дочь с одной из повозок, едущих на рынок.

Госпожа рю Дюмемнон любила эти утренние поездки, энергичный пересвист птиц в кронах деревьев, еще пустующие улицы Вишенрога, запах свежего хлеба из пекарен. Любила приезжать в трактир первой и открывать дверь своим ключом. Входить в тихое помещение, отдергивать шторы, распахивать окна, впуская свежий ветер и свет, который чу́дно играл на акварелях мастера Вистуна, развешанных по стенам зала на первом этаже. Любила разжигать печь на кухне и огонь в камине зала, слушать гудение пламени и треск занимающихся поленьев. Да, иногда она скучала по дворцовой суете, но честно говоря, в последнее время ее больше привлекала камерная обстановка «Старого друга». Тем более что комната для нее и ребеночка была уже оборудована в отделенной от галереи части второго этажа. Каждый раз, когда Ванилла входила туда, ее сердце замирало от счастья, о котором когда-то она и не смела мечтать!