— Магнус — человек самостоятельный. И не нуждается в заступниках. Собственные сражения он ведет сам. Знай ты его хотя бы чуть-чуть лучше, наверняка бы поняла это, С точки зрения Магнуса, Кейн, очевидно, был прав, но она не выносила подобных образчиков мужской гордости, приводивших чаще всего к безвременной гибели. Глядя в спину удалявшемуся мужу, она думала о войне, когда-то казавшейся столь славной и справедливой.

Кит не могла успокоиться до тех пор, пока не появился широко улыбавшийся Сэмюел с запиской от Софронии.

Дорогая Кит!

Перестань тревожиться. С Магнусом все в порядке, и мы женимся.

Любящая Софрония.

Кит с радостью и недоумением смотрела на листок бумаги. Значит, Кейн в самом деле не ошибся. Но это еще не означает, что он прав во всем остальном.

Слишком много всего случилось в последние дни и часы, и теперь на нее обрушилась лавина чувств. Чувства к Софронии. К «Райзен глори». К Кейну.

Кит захотелось оседлать Соблазна, но она тут же вспомнила, что Кейн запретил ей подходить к коню. Внутренний голос твердил, что за это она должна винить собственную беспечность, но Кит отказывалась его слушать. Нужно немедленно уладить это дело.

Кит нашла Люси на кухне, где та чистила картофель.

— Где мистер Кейн?

— Несколько минут назад поднялся наверх.

Кит рванулась в коридор и, взлетев по лестнице, распахнула дверь спальни.

Кейн стоял у стола, рассматривая какие-то документы. Он с усмешкой повернулся к жене и, заметив, что та кипит от гнева, поднял бровь:

— Ну?

Кит понимала, что он имеет в виду. Неужели она сейчас нарушит неписаное правило, установленное между ними? Правило, по которому спальня была единственным местом, где они не ссорились? Единственным местом, предназначенным для чего-то другого, такого же важного, как воздух, которым они дышали.

Нет, она не может. Только здесь ее смятение куда-то исчезало. Только здесь она ощущала… нет, не счастье… но что-то вроде.

— Подойди, — велел он.

Она послушалась, но ее обида на запрет брать Соблазна не прошла. Его высокомерие и упрямство не были забыты. Все это продолжало бурлить в душе, пока она отдавалась исступленным ласкам, с каждым днем все менее насыщавшим и все более необходимым.

Наутро даже радость за Софронию и Магнуса не могла удержать Кейна и Кит от скандала. Они буквально рычали друг на друга. Это уже стало привычным. Чем жарче была ночь, тем безжалостнее они наказывали друг друга на следующий день.

«Не думай, что при свете дня я останусь такой же… Я отдам тебе свое тело, но не смей — слышишь? — не смей надеяться на большее…»

Незаметно наблюдая, как Софрония и Магнус целую неделю ходят в блаженном тумане, Кит невольно желала себе и Кейну того же самого. Или хотя бы счастливого конца. Но для нее счастливым концом мог быть только один: если Кейн уедет, оставив ей «Райзен глори». А это казалось ужасающей несправедливостью.

Воскресным днем Софрония и Магнус произнесли брачные обеты в старой невольничьей церкви. Кит и Кейн были свидетелями. После объятий, слез и свадебного торта мисс Долли новобрачные наконец остались одни в доме Магнуса на краю фруктового сада.

— Я не стану торопить тебя, — поклялся Магнус, когда за окном воцарилась темная и мирная декабрьская ночь. — У нас впереди вся жизнь.

Софрония улыбнулась. Вот как все обернулось… она и не думала…

— Мы и без того потеряли слишком много времени, — шепнула она, взявшись за верхнюю пуговицу чудесного платья, подаренного ей Кит. — Люби меня, Магнус. Просто люби меня.

И он любил. Нежно и самозабвенно. Прогоняя уродливые призраки былого.

Софрония впервые в жизни чувствовала себя такой желанной и защищенной. Она никогда не забудет того, что с ней делали, но кошмары больше не посмеют завладеть ее душой. Она наконец поняла, что такое быть свободной по-настоящему.

К январю взаимные ласки Кейна и Кит приобрели первобытный оттенок неукротимой свирепости, пугавшей их обоих. Кит поставила синяк на плечо мужа. После очередной ночи ее грудь была в красных пятнах, за что Кейн долго проклинал себя.

И только раз они сказали друг другу правду.

— Больше так не может продолжаться, — обронил он.

— Знаю, — кивнула она и уткнулась в подушку, притворяясь, что засыпает.

Предательский голос женственности требовал оставить бессмысленную борьбу и открыть свое сердце, прежде чем оно взорвется, переполнившись чувством, для которого у нее не нашлось названия. Открыть? Новому? Человеку, раздававшему лошадей и книги, прежде чем успеет к ним привязаться? Демоны сомнений и разочарований не давали ей покоя.

«Райзен глори» — вот все, что у нее было и осталось, единственная часть ее жизни, в которой нельзя усомниться. Люди проходили через ее судьбу и исчезали. Но «Райзен глори» была вечной, и Кит никогда не позволит бурным безымянным чувствам к Бэрону Кейну это изменить. К Кейну, с его увлечением прядильней, к Кейну, с его безграничным честолюбием, которое уничтожит поля, вытряхнет их, словно хлопковую коробочку, пока не останется ничего, кроме бесполезной шелухи.

— Я же говорила тебе, что не хочу идти!

Кит швырнула на столик щетку и уставилась на Кейна в зеркало.

Кейн отбросил рубашку.

— Зато я хочу.

«Все споры кончаются за дверью спальни». Все, но не этот. Да и не все ли равно? Их исступленные ласки уже превратили спальню в еще одно поле боя.

— Ты ненавидишь вечеринки, — напомнила она.

— Да, но не мешает немного развлечься. Мне нужно уехать подальше от прядильни, хотя бы ненадолго. И я соскучился по Веронике, — добавил он.

Кит задохнулась от обиды и ревности. По правде говоря, она и сама была не прочь повидаться, с Вероникой, но слышать такое от мужа неприятно.

Вероника покинула Радерфорд шесть недель назад, незадолго до Дня благодарения, и обосновалась в трехэтажном чарлстонском особняке, который, как слышала Кит, успела превратить в настоящий светский салон, где бывали художники, артисты и политики. Там можно было встретить неизвестного скульптора из Огайо, знаменитого нью-йоркского актера, музыкантов и композиторов. Вероника намеревалась отпраздновать новоселье зимним балом.

В своем письме Кит она сообщала, что приглашает всех чарлстонцев, которые ее развлекают, а также нескольких старых знакомых из Радерфорда. В своей типично извращенной манере она додумалась позвать Брэндона Парселла и его невесту, Элеонору Бэрд, чей отец после войны стал президентом Банка плантаторов и граждан.

В другое время Кит с удовольствием согласилась бы поехать, но сейчас ей было не до того. Счастье Софронии только усиливало ее страдания, и какой бы обворожительной ни казалась Вероника, в ее присутствии Кит неизменно казалась себе неуклюжей дурочкой