капитаном французской артиллерии Пизани. Перед шеренгами войск скакали Ауда абу-Тайи и Талал, взбешенный рассказами людей клана о страданиях, которым подверглась деревня. Сейчас ее покидали последние ряды турок.

Наша пехота заняла позицию и открыла частую стрельбу, приведя в смятение вражеский арьергард.

Деревня лежала безмолвная, застланная клубами дыма. Приблизившись, мы увидали серые груды трупов. Вдруг из-за груды вышла маленькая фигурка. Это был ребенок трех или четырех лет. Его грязная рубашонка на одном плече и боку залита была кровью, которая струилась из широкой рваной раны на шее.

Ребенок пробежал несколько шагов, затем остановился и удивительно звонким голосом (может быть, потому что все остальные молчали) закричал:

– Не бей меня, баба[101].

Абд эль-Азиз (это была его деревня, и ребенок мог принадлежать к его родне) соскочил с верблюда и опустился на колени в траву рядом с ребенком. Порывистое движение испугало ребенка, он протянул руки и попытался крикнуть, но вместо этого упал, кровь хлынула и залила его рубашку; мне кажется, что он тут же умер.

Мы миновали трупы, направляясь к деревне. Сейчас нам было понятно, что ее безмолвие означает смерть и ужас. На окраинах шли низкие глиняные стены овчарен, и на одной из крыш я заметил что-то красно-белое. Вглядевшись, я увидел на ней лежавшее лицом вниз тело женщины, пригвожденное между ее голыми ногами зубчатым штыком, рукоятка которого зловеще торчала в воздухе. Возле нее валялось около двадцати трупов, убитых самыми разными способами.

Мы бросились за врагом, пристреливая по дороге отставших, которые молили нас о пощаде. Талал видел то же, что видели и мы. Он застонал, как раненое животное, поднялся на возвышенность и некоторое время пробыл там. Сидя на своей кобыле и дрожа всем телом, он, не отводя глаз, глядел вслед туркам. Я приблизился, чтобы поговорить с ним, но Ауда схватил мои поводья и остановил меня. Медленным движением Талал надвинул покрывало на лицо и затем, казалось, внезапно овладел собой, так как ударил стременами по бокам своей кобылы и стремглав пустился галопом, низко наклонившись и раскачиваясь в седле, прямо к главному отряду неприятеля.

Мы окаменели, следя за тем, как он мчался вперед. Стук копыт его лошади, как барабанный бой, неестественно громко отдавался в наших ушах, ибо и мы, и турки прекратили стрельбу. Обе армии ждали, что он сделает, а он несся вперед в вечернем безмолвии, пока до неприятеля не осталось лишь несколько шагов. Тут он выпрямился в седле и дважды издал ужасным голосом свой военный клич:

– Талал, Талал!

И сейчас же затрещали винтовки и пулеметы турок. Талал и его кобыла, изрешеченные пулями, рухнули мертвыми.

У Ауды был серьезный и свирепый вид.

– Да смилуется над нами Бог! Мы отплатим за него, – сказал он.

Он дернул поводья и медленно двинулся вслед за врагом. Мы созвали крестьян, опьяненных страхом и кровью, и приказали им напасть с обеих сторон на отступающую колонну. Старый боевой лев проснулся в Ауде и вновь превратил его в нашего вождя. Искусным маневром он загнал турок на неровную местность и расколол их на три части.

Третья из них, самая малочисленная, состояла главным образом из немецких и австрийских пулеметчиков, столпившихся вокруг трех автомобилей, и из горсточки верховых офицеров и кавалеристов. Они великолепно сражались и, несмотря на нашу отвагу, отражали нас раз за разом. Арабы бились как дьяволы, пот слепил им глаза, пыль иссушила горло. Пламя ожесточения и мести так бушевало в них, что они едва могли управлять руками, чтобы стрелять. По моему приказу мы, в первый раз за время нашей войны, не брали пленных.

Наконец мы расправились с этим взводом и пустились в погоню за остальными двумя, опередившими нас. Они находились в паническом страхе, и к заходу солнца мы перебили почти всех. Когда наступила ночь, плодородная равнина была вся усеяна трупами людей и лошадей. Но в ярости, порожденной ужасами Тафаса, мы не прекратили расправы с врагом, убивая одного за другим, пристреливая даже упавших и животных, словно их смерть и струящаяся кровь могли утолить наши душевные страдания.

Однако, несмотря на раны, боль и усталость, я долго не мог избавиться от дум о Талале, великолепном вожде, отличном наезднике, учтивом и неутомимом спутнике.

Спустя некоторое время, захватив второго верблюда и одного человека из моей охраны, я поскакал в ночную мглу, чтобы присоединиться к нашим людям, которые гнались за второй большой колонной турецких войск из Дераа.

Было очень темно, ветер дул сильными порывами с юга и востока, и, лишь руководясь треском выстрелов, которые ветер доносил к нам, и случайными вспышками орудий, мы наконец добрались до места сражения. По всем полям и долинам турки, спотыкаясь, брели наудачу на север. Наши люди не отставали от них. Ночная темнота сделала их смелее, и сейчас они вплотную приблизились к неприятелю.

При заходе солнца турки пытались стать на привал и разбить лагерь, но Халид заставил их двинуться дальше. Они шли беспорядочной, разбросанной толпой.

Наконец я отыскал Халида и попросил его созвать людей клана руалла и предоставить крестьянам расправиться с турецким сбродом. На юге нам предстояла работа посерьезней. В сумерках распространился слух, что Дераа никем не занята. Брат Халида шейх Трэд с доброй половиной людей анейэе поскакал туда, чтобы проверить это.

Я хотел, чтобы Халид подоспел на подмогу своему брату. Через час или два сотни всадников на конях и верблюдах собрались возле него. По пути в Дераа он атаковал при свете мерцающих звезд несколько отрядов турок и рассеял их. Прибыв в Дераа, он увидел, что Трад беспрепятственно овладел селением.

С помощью туземных крестьян люди руалла разграбили турецкий лагерь, найдя особенно богатую добычу у яростно пылающих складов, горящие крыши которых угрожали жизни людей. Но это не останавливало их. То была одна из тех ночей, когда обезумевшим людям смерть кажется невозможной, несмотря на множество гибнущих вокруг людей.

Шейх-Саад провел вечер, полный тревоги, выстрелов и криков. Крестьяне грозились убить пленных в возмездие за смерть Талала.

Я приехал в деревню после полуночи и нашел гонцов Трада, только что прибывших из Дераа. Насир уехал, чтобы присоединиться к нему. Раньше мне хотелось спать, ибо я проводил в седле уже четвертую ночь, но возбуждение не давало мне чувствовать усталость. Итак, в два часа утра я сел на третьего верблюда и затрусил к Дераа.

Нури Сайд и его штаб скакали по той же дороге впереди посаженной в седло пехоты, и наши отряды двигались вместе почти до рассвета.