Мы договорились о конкретной дате следующей встречи, и я осталась ждать, изнывая от мрачных предчувствий, сожалея о возможной потере денег, страдая от того, что дело застопорилось. Хочешь не хочешь, приходилось верить Олива на слово.

Я решила воспользоваться передышкой и составить завещание.

В магазине подержанных товаров на Третьей авеню я купила пишущую машинку и принялась за дело. Каждый вечер я работала над текстом завещания, оттачивая его, нащупывая правильный тон. Вот когда пришлись кстати сведения, раздобытые в Париже, — все то, о чем здесь, в Америке, знала лишь сама Моника да, возможно, Нейт Натаниель. Памятуя о дактилоскопии, я садилась за машинку только в перчатках.

Окончательный вариант выглядел так:

«Я, Моника де Пасси, в данный момент проживающая в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, Пятая авеню, 815, настоящим аннулирую все предшествующие завещания и распоряжения и прошу считать данный документ моей последней волей.

Все мое теперешнее состояние нажито путем обмана и мошенничества. Я убедила Люциуса Слейтера оставить большую часть имущества мне, в ущерб законной супруге, под тем предлогом, что беременна, хотя на самом деле не могу иметь детей. Муки совести вынуждают меня исправить нанесенный ущерб.

Все свое состояние я завещаю многострадальной Джозефин Слейтер, в данный момент проживающей в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, Семьдесят четвертая улица, 212. Дорогая Джо, если завещание будет зачитано в твоем присутствии, знай, что я глубоко раскаиваюсь во всем, что тебе причинила. Ты одна знала истинную Монику де Пасси, которая способна на душевную боль.

Исполнителем моей последней воли я назначаю Натаниеля П. Натаниеля, эсквайра, и хотя сознаю, что он не одобрит того, как я решила распорядиться своим имуществом, неколебимо верю в его профессиональную этику. В случае если он не оправдает моего доверия, право назначить душеприказчика полностью и безраздельно передается Джозефин Слейтер».

Я гордилась словом «многострадальная», идеально отражавшим ситуацию, но истинным шедевром, конечно же, была идея назначить душеприказчиком Нейта Натаниеля. Исполнитель последней воли покойного отхватывает жирный куш, так что держать язык за зубами было бы в интересах Нейта. Заартачившись, он потерял бы все.

Еще одним препятствием к подписанию завещания была сама Моника. Мысль о воссоединении со своим злейшим врагом заставляла меня скрежетать зубами, но иного пути не было. Во-первых, следовало убедить весь мир, что мы снова подружились. Причем общество должно было поверить, что мы примирились задолго до безвременной кончины Моники, чтобы завещание не стало громом среди ясного неба. Во-вторых (и это была главная причина), приходилось обеспечивать себе надежный тыл. Было жизненно важно, чтобы во время подписания Моника не попалась людям на глаза в каком-нибудь другом месте. Добиться этого я могла одним-единственным путем: остаться с ней наедине на тот час, что требовался для соблюдения юридических формальностей.

Мне понадобилось немало времени, чтобы разработать тактику первой вылазки в лагерь противника. Я не знала, сумею ли быть достаточно любезной с этой мерзкой тварью. Попытка отрепетировать разговор перед зеркалом не удалась. Только подогрев решимость стаканом водки, я сумела набрать ненавистный номер.

— Резиденция графини де Пасси, — произнес суровый мужской голос (должно быть, это был дворецкий).

— Графиню де Пасси, пожалуйста.

— Соединяю вас с ее секретаршей.

Я налила еще водки и в ожидании ответа пила ее мелкими глотками. Это, как ничто иное, успокаивало мне нервы. На том конце трубки снова отозвались:

— Антея Хейз, секретарь графини де Пасси. Чем могу помочь?

— Могу я говорить с графиней де Пасси?

— Позвольте узнать, с кем имею честь?

— Джо Слейтер.

— Минутку.

Снова пришлось ждать. Минутка затянулась. Я начала всерьез нервничать. Что, если Моника откажется со мной разговаривать? К счастью, послышался ее голос.

— Привет, Джо! Как дела? — сказала она самым серьезным тоном. — Сколько лет сколько зим!

— Дела? Да ничего. А у тебя?

— Благодарю, отлично.

Мы прощупывали почву, как любовники после долгого разрыва.

— Я тут подумала… может, посидим в баре? У меня есть к тебе интересное предложение.

— Смотря какое.

— Ты все еще хочешь получить ожерелье? — спросила я, понимая, что сейчас не время ходить вокруг да около.

— Хочу. А что, есть возможность?

— Оно по-прежнему у меня. Нужны деньги, вот я и решила предложить его тебе.

— Миллиона не дам! — отрезала Моника.

— Я и не прошу. Если помнишь, «Чапелз» оценил ожерелье в двести пятьдесят тысяч. Именно столько я и прошу. Это ведь не слишком много?

— Скорее мало. По-моему, ты собираешься сделать глупость. За ожерелье можно выручить больше.

— Послушай, Моника, я так устала! Когда-то цена имела огромное значение, но это в прошлом. Теперь мне безразлично, сколько я получу, лишь бы продать.

— Джо, не говори так! Это на тебя не похоже.

— Ты права. Не хотелось вдаваться в это по телефону, но… видишь ли, я умираю.

Моника ахнула — трудно сказать, от неожиданности или от сочувствия.

— Боже мой, Джо! Нет!

— Да. Прости, я еще не научилась говорить об этом спокойно. — Я всхлипнула. — Доктора дают мне год, и это в лучшем случае. Вряд ли я столько протяну. Вся эта ненависть, все сожаление… они отравили меня.

Наступила пауза, потом послышалось:

— Джо, мне очень жаль. Честное слово!

На этот раз в голосе Моники была нотка подлинного огорчения. Почему бы и нет? Умри я, кого бы она стала мучить, над кем издеваться? Все эти годы нас связывало нечто вроде чудовищного симбиоза мучителя и жертвы. Умри я, Монике недоставало бы меня точно так же, как мне (я это знала) будет недоставать ее.

— Хочу быть с тобой откровенной, — заговорила я. — Джерри Медина тоже хочет получить ожерелье, но только для того, чтобы продать за удвоенную цену — возможно, именно тебе. А ведь для меня это символ прошлого, единственное, что мне еще дорого. Хочу, чтобы оно досталось тому, для кого что-то значит. Если бы не счета за лечение, я подарила бы его тебе.

— Я позвоню!

— Только не днем. Там, где я работаю, не терпят личных разговоров по телефону. Позвони вечером домой.

— Я сегодня же это сделаю. — Моника зашуршала бумагой, записывая номер. — Тогда же и сговоримся о встрече.

Я попрощалась и, как бы озаренная неожиданной мыслью, окликнула Монику снова.

— Пожалуйста, не говори никому, что я больна! Пусть это останется между нами. Чужая жалость разрывает мне душу.