То ли от присутствия рядом сильного человека, то ли от зова крови Палеологов вдруг с сердечной тоской почувствовал, как обделила его жизнь, как из нее, будто ножом хирурга, вырезан целый пласт чисто мужских качеств, а вместо них вживлен протез нелюбви.

Отец не показывал вида, однако расчувствовался, передал ему кортик прадеда, пачку писем, документов и фотографий конца прошлого века — вещи бесценные, но не это стало поворотным моментом в судьбе. В доме отца состоялось знакомство с Земляновым, потомком знаменитого адмирала Макарова. Глеб Максимович к морю не имел никакого отношения, хотя посещал Морское собрание как почетный член, — в то время он был отставным дипломатом.

Несмотря на внезапное и сильное притяжение к отцу, откровенного, душевного разговора с ним не получалось, и Генрих не делился своими замыслами и уж тем более диссертацию читать не давал. Было заметно, что родитель весьма скептически относится к реанимации всего, что давным-давно кануло в историю и не имеет никакого отношения к современной жизни. А вот с внешне надменным и неприступным его товарищем как-то непроизвольно завязался взаимный интерес. Вероятно, слушая рассказы Палеологова, Глеб Максимович решил, что сынок друга юности — богатый новый русский, и пригласил погулять по Питеру.

Потом он признался, что вначале увидел в нем спонсора и хотел выманить денег на одно весьма щепетильное и тайное мероприятие.

Собственно, с этой прогулки все началось…

В то время Палеологов еще смутно представлял, как можно использовать диссертацию в практических целях, однако нюхом опытного бизнесмена чуял, что перед ним открывается совершенно не освоенный рынок, где можно быть наконец-то первым. Искать Автора тогда и в голову не приходило, напротив, он подспудно опасался, что таковой появится и все отнимет.

Он оставил безымянный научный труд Землянову, сам же уехал в Москву создавать Собрание стольного дворянства. Пока важно было застолбить золотую жилу, хотя бы заявить о себе, открыть счет в банке и снять помещение под офис…

* * *

О себе Землянов почти ничего не рассказывал, и это было естественно для бывшего дипломата. Палеологов знал немногое: после девяносто первого года полномочный посол Землянов был срочно отозван из одной европейской страны и выведен за штат по причине, никому не известной. Он ни в коем случае не разделял устремлений ГКЧП и связан с ним не был, поэтому сам считал, что угодил под горячую руку революционеров или просто освободили место для нужного МИДу человека. До девяносто третьего он был вольным казаком, и о нем уже, казалось, забыли, но вдруг снова призвали и стали гонять по земному шару со спецпоручениями. Министерство того времени было либеральным и космополитичным настолько, что мир терялся в догадках, какому государству оно принадлежит, поскольку его глава открыто носил ермолку и заявлял, что он гражданин мира.

Торгующим на Арбате было все равно чем торговать, лишь бы покупатель нес деньги.

Когда с Россией начали разговаривать свысока дикие племена Малайзии и когда министр тайно оформил двойное гражданство, американцы не выдержали, указали на недоработку, после чего в МИДе спохватились и начали поправлять дело. Землянову на выбор предложили сразу несколько стран, от ФРГ до США, однако к тому времени неприятие власти обострилось настолько, что он отказался даже от должности консультанта, мало к чему обязывающей, вышел на пенсию и, чтобы оторваться от прошлого окончательно, переехал в родной Ленинград.

Будучи всю жизнь государевым мужем, вынужденным заниматься ответственной и все-таки рутинной работой, но при этом имея большую власть, он стал высокомерным, презрительно плевал через губу и никого кроме друзей юности не замечал. Никто не догадывался, что этот надменный, брезгливый ко всему миру человек сохранил мечту своей молодости, ради которой, собственно, и освободился от службы.

В семидесятых, работая секретарем посольства во Франции и по должности занимаясь русской эмиграцией (Палеологов подозревал, с целью вербовки агентуры), Глеб Максимович встретил чудаковатого профессора филологии князя Засекина, сына белогвардейского офицера, который в двадцать втором году драпанул из России через Дальний Восток. Так вот, этот профессор пересказал ему историю, случившуюся со старшим Засекиным, когда тот, убегая от красных карателей на Урале, случайно вышел на Соляной Путь и целый год скрывался в старообрядческих скитах. Его приняли не только как гонимого и страждущего, но еще и потому, что среди кержаков были Засекины, помнящие свое происхождение, и когда начали разбираться, оказалось, что белый офицер вышел из того же корня. Для Засекина-старшего это стало потрясением, ибо он никогда нигде не читал и не слышал о раскольничьем ответвлении своего рода, а тут еще увидел документальные свидетельства в виде жалованных грамот от царей династии Рюриковичей. Князя приняли за своего, обратили в старообрядческую веру, даже невесту нашли из рода бояр Козловских, однако по следам офицера шли каратели и палили скиты, где прятали белогвардейцев. Из-за этого Засекин не мог остаться и был отправлен Соляной Тропой на Дальний Восток, откуда потом переправился в Японию.

Князь был человеком еще молодым и любознательным, несмотря на свое ужасное положение, вел дневник и, по сути, занимался этнографией. И вот по пути, где-то на территории Восточной Сибири, когда он пережидал половодье, у него уже в который раз начали гноиться старые осколочные раны на спине. Местные кержаки взяли с него клятву, на всякий случай завязали глаза и повели к лекарям. Сначала везли на долбленке верст сорок, потом вели лесом столько же и лишь тогда сняли повязку.

Князь оказался в настоящем раскольничьем монастыре, где жили отдельно иноки и инокини, совсем не похожие на монахов, поскольку носили белое и вели себя как дети. Было странно смотреть, как седобородые, наверняка столетние старцы и старицы играют в пятнашки, бегают и беспричинно смеются, показывая исключительно здоровые белые зубы. Один из них посмотрел раны, зачерпнул из кадки ковш обыкновенной воды, облил спину и сильно ударил ладонями под мышки. Мельчайшие, как песок, осколки вылетели вместе с гноем. А старец достал из печи сажу, вымазал ею раны, и на следующий день они зарубцевались.

Ошеломленный князь стал расспрашивать, почему все это происходит, разговорился со старцами (а они, не в пример другим кержакам, оказались словоохотливыми), и ему показали самый настоящий папирус с египетским письмом (это он уже потом определил), где якобы подробно изложено, как следует лечить гнойные раны. Видимо, окончательно потрясенный, он выглядел забавно, старцы засмеялись, повели гостя в большой дом без окон, срубленный из кедровых бревен толщиной более метра, и показали огромное количество книг и свитков, расставленных по полкам и хранящихся в бочках. Все это, в том числе и сам дом, называлось незнакомым тогда словом — либерея.

В тот же день старшему Засекину опять завязали глаза и вывели в скит, где он пережидал большую воду.

Он не мог запомнить не то что места, где стоял монастырь, но и дальних его окрестностей, да и самого Соляного Пути, ибо отсутствовали всякие дороги и ориентиры: реки, озера, болота, горы и все приметное у старообрядцев имело свои названия, не упоминавшиеся на картах. У князя было полное ощущение, что он потерялся в пространстве…