– Ну так он, получается, мужчина. Думаешь, черт возьми, они другими бывают?

Обе тихонько прыснули со смеху. Крис уже давно вот так ни с кем не разговаривала – о мужчинах, о бойфрендах… Исключение составляло разве что поверхностное общение с кем-нибудь из барменш, в основном чтобы скоротать долгий вечер. Это были разговорчики, сходящие на нет после того, как становилось ясно: единственным советом будет «бросить козлину, поменять замок на дверях, да поскорее». С Лиззи ощущение от разговора было совсем иным. Она задавала вопросы без усилий, да к тому же сама была хорошим слушателем. Крис как-то уже и отвыкла от такого рода общения. Слишком уж давно у нее не было таких вот друзей. Если, конечно, Лиззи – это друг или может им стать. Забавно: ощущение такое, что она всегда была в жизни Кристины в этом качестве.

– А где он сейчас, этим вечером? – задала она брюнетке еще один вопрос.

– Медж – он такой, приходит и уходит, – объяснила та. – Среди нас есть такие, кому нравится оставаться в одном месте. Но он другой, он не из таких. К тому же у него есть постоянное занятие. Думаю, он нынче вечером на вызовах.

– А какое у него занятие?

– Он Наконечник.

– Помню, ты это слово уже употребляла. Что оно означает?

– Не «что», а «кого». Того, кто умело использует свои руки, прикосновение.

– Как ваятель? Ремесленник? Изготавливает какие-то вещи?

– Нет. Делать мы ничего не можем, ни при жизни, ни после. Он как стрела, которая запускается, когда это нужно людям. Он попадает в вещи. Открывает, проникает в них, придает им форму или меняет ее. Типа того.

Кристина кивнула, хотя смысла сказанного до конца так и не поняла.

– Ты его любишь? – спросила она осторожно.

– О-о… – Лиззи тихо рассмеялась. – Это большой вопрос.

– Ну а все-таки? Ты же меня спрашивала, и я ответила.

– Да, это так. Ну… да, наверное. Получается, люблю.

– Сильно?

– Насколько этих самых сил хватает, учитывая, кто я и что такое он. Этого уже немало.

Кристина внезапно поняла: это как раз то, что она сама имела в виду. Что она, Крис, на самом деле толком и не знает, что значит кого-то любить. Разумеется, любовь – это влечение, желание быть вместе. Но одним этим оно теперь не ограничивается, разве не так? Это уже не только восторженный хмель чувственности, не только горькая изнурительная нежность. Это уже больше комфорт и безопасность, ощущение, что тебя ценят. Не столько то, что ты чувствуешь в данный момент, а скорее то, как ты, вероятно, почувствуешь себя в будущем, чего будешь желать до самой своей кончины.

– А ты хочешь когда-нибудь завести детей? – снова подала голос Кристина.

Лиззи сидела, глядя себе на ладони, и до ее собеседницы вдруг дошло, что ведь она понятия не имеет, сколько той лет. Иногда брюнетка выглядела старше – за тридцать или даже под сорок. А вот сейчас, например, вид у нее был как у тринадцатилетней.

– Кристин, – вздохнула Лиззи. – Я ведь не реальная.

– Это я уже слышала, – выдохнула Крис с чувством. – Но пойми: так себя временами чувствует каждый, верно? И это еще не значит, что из тебя не получится хорошей… родительницы.

– Нет, – с нежным упорством повторила ее подруга. – Я не реальная.

Кристина смотрела на нее, не зная, смеяться или, может, ругнуться.

– Хорошо. Ладно. Тогда кто ты? – уточнила она.

– Я… – вид у Лиззи был слегка пристыженный. – Я эфемер.

– В смысле, ненастоящая? Призрачная? Или какие там еще есть эпитеты?

– Нет.

– Тогда что?

– Мы не знаем, как это все происходит. Среди нас был один, у кого на этот счет имелась теория. В каждом поколении среди нас встречаются некоторые, кто мыслит, как бы это сказать, прочнее других. Одним из таких был Одиночка Клайв. Я его знала, а Медж вообще был с ним близок. Но теперь Клайв полый. Даже сильнейшие, и те утрачивают веру.

– Ты имеешь в виду, он… умер?

– Нет. Но он едва теплится. Он считает: человек становимся полым, когда его полностью забывает настоящий, близкий друг. Забывает настолько, что его ум излечивается, затягивается, и он теряет о тебе всякую память – настолько, что ты не являешься ему даже во снах. Вполне вероятно, что Клайв был прав, но это может достигаться и другими путями. Я знала нескольких, кто намеренно избрал этот путь: больше не существовать. Ирония в том, что для воплощения такого выбора надо быть сильным. Ну а в большинстве своем мы просто блекнем, истаиваем… до того дня, пока не умирает тот самый друг.

Кристина решила не перебивать собеседницу, пока ее слова не начнут обретать смысл. Она лишь попыталась уточнить:

– И… что происходит потом?

– Расцвет. Несколько часов, а иногда и целый день, когда ты ощущаешь себя небывало сильным, как никогда прежде. Ну а потом…

Брюнетка сделала руки кру́гом, словно в них заключалась душа, некая энергия, субстанция, а затем нежным движением разъяла их, показывая, что все ушло, растворилось в пустоте.

– Лиззи. Если вы с ребятами считаете себя… как там ты говоришь… эфемерными, если это какой-то там экзистенциальный… ну и что с того? – неуверенно попыталась объяснить подруге Кристина. – Ты просто должна знать, что это не так.

– Крис, ну ты же сама видела в том доме Клаксон.

– Что еще за клаксон?

– Клаксон? Да вон же она! – Лиззи кивком указала на ту самую пампушку, что сейчас, поджав ноги, сидела на траве. – Так вот, еще с полгода назад она была незнайкой. Мы так называем тех, до кого не доходит, кто они такие. Кое-кто таким и остается, и их просто жаль. Но до большинства в конце концов все же доходит. Когда это дошло до Клаксон, она жутко взбеленилась. Ополчилась на людей так, что хуже некуда. Много дурного понаделала – одно время даже работала на Райнхарта, пока нам не удалось убедить ее перейти к нам. Теперь она не в пример спокойнее, но иногда… Вот ты спросила, как она могла стоять в том доме перед людьми, а те ее даже не заметили. Они ведь ее не заметили, верно?

Верно, не заметили. Хотя, по логике, должны были – и не только пампушку, но и Лиззи, и того второго парня под столом.

– Лиз, но ведь я тебя вижу, – попыталась возразить Крис.

– Ты – да. И Джон, очевидно, тоже. Кое-кому из людей действительно дано что-то видеть краем глаза. А еще детям и животным, в особенности кошкам. С другими такое происходит, если мы сами втягиваемся в их поле зрения – например, что-нибудь опрокидывается или кто-то намеренно указывает на нас. Ну а когда углядишь одного, остальных высмотреть уже легче. Вы таких людей называете «медиумами». К счастью, почти все они шарлатаны.

– Ну а мы тебя, наверное, заметили из-за того, что пытались выяснить, кто там ходит за Кэтрин Уоррен?