Я остановилась и посмотрела на свои дрожащие руки. Они сжимали пряди светлых волос. Когда я успела их вырвать? У них был – и есть – четвертый ребенок. Но они отвергли меня. Никто из них не заслуживал этого малыша, и особенно папа и Ким. Я не могла позволить им и дальше делать все, что они хотят, брать от жизни все самое лучшее, пока остальные страдают. Кто-то должен был наказать их, чтобы они поняли, какую боль причиняют другим людям. Кто-то должен был показать им, каково это, когда у тебя отнимают родных.

Я еще долго сидела и злилась. Село солнце, потом погасли огни в соседских домах. А у меня перед глазами все стояла глупая папина улыбка. Я поклялась, что не встану с места, пока не придумаю, как стереть эту ухмылку с его лица.

Около двух часов ночи, сидя на полу и собирая с ковра засохшие бобы и раздавленные крекеры, я поняла, что продолжаю мыслить недостаточно масштабно. Прирожденным стратегом меня назвать было нельзя, но если у меня находилось достаточно времени на то, чтобы подумать, то я могла выдать что-нибудь стоящее. И сейчас мне в голову пришла хорошая идея.

– Да, просто прекрасная идея, – сказала я, поворачиваясь к Кустику. Оказалось, что я швырнула растение в стену. Горшок разбился, земля рассыпалась по ковру. Я пожала плечами. Потом приведу все в порядок, будет как новенький. Так бывает. Порой ты случайно причиняешь боль тем, кого любишь.

Улыбнувшись, я подняла несколько бобов с пола, зажала их между большим и указательным пальцем и положила в рот. На этот раз, пожалуй, нарушу свое правило и съем побольше. Сегодня празднуем.

Я была так горда собой, что мне хотелось петь. В голову пришла старая детская колыбельная – отлично, вот вам и проявление материнского инстинкта. Я продолжила подбирать бобы, напевая: «И на землю прямо в люльке наша крошка упадет».

У МЕНЯ НАД ГОЛОВОЙ мигает флуоресцентная лампа, ее раздражающее жужжание нарушает тишину. Я перестаю ходить взад-вперед и бросаю недовольный взгляд на потолок. Нужно сказать какой-нибудь из медсестер, чтобы прислали мастера.

Я проверяю Адама. Он уснул на больничной койке. За последние полтора дня я постарела лет на двадцать. Я с тоской думаю о своей уютной постели на Эпплстрит. Теперь, когда Роуз Голд исчезла, я могла бы даже занять ее двуспальную кровать.

Мы с Адамом уже давно в больнице, и никто из медперсонала к нам не заходит. Эти четыре стены превратились в камеру изолятора. Обычно мне нравится запах больниц: аромат стерильности меня успокаивает, напоминая о том, что за углом всегда есть кто-то, кто готов помочь. Теперь же этот запах душит меня, вызывая тошноту. Может, лучше сбежать отсюда с Адамом? Я и сама смогу о нем позаботиться.

Только я начинаю собирать вещи в сумку с подгузниками, раздается стук в дверь. Я роняю сумку и отхожу от нее на шаг, как будто в желании позаботиться о ребенке есть что-то преступное. Я поворачиваюсь к двери, ожидая увидеть доктора Сукап или медсестру Дженет. Я готова разговаривать с кем угодно, кроме Тома.

Чего я не ожидаю, так это двух полицейских в форме. Ладно, я готова разговаривать с кем угодно, кроме Тома и полиции. Женщина-полицейская, показавшаяся на пороге, высокая и худая, как восклицательный знак. Ее глаза поблескивают – что-то подсказывает мне, что она неравнодушна к телесным наказаниям. Она входит в палату, а следом за ней ее напарник.

– Я сержант Томалевич из полиции Дэдвика. Вы Патрисия Уоттс?

– Пэтти, – поправляю я. Патрисией меня называл отец. – Вы здесь из-за Адама? – спрашиваю я. – Он очень болен.

– О ребенке мы сейчас поговорим, – говорит Томалевич, а потом указывает на своего напарника. Тот выглядит совсем молодо, будто только получил свои первые водительские права. – Это инспектор Поттс.

Тот машет мне рукой, как будто нас представляют друг другу на пляжной вечеринке. Сердито глянув на него, Томалевич снова поворачивается ко мне.

– Где Роуз Голд, Патрисия? – спрашивает она, сверля меня взглядом.

Эта женщина напоминает мне стервятника.

– Пэтти, – снова поправляю ее я. – И я не знаю.

У меня начинают дрожать руки, так что я скрещиваю их на груди.

– Когда вы в последний раз ее видели?

– Вчера утром я отвезла ее на работу. Тогда моя дочь сказала, что вернется домой пешком, но так и не явилась.

Мои руки каким-то образом выскользнули из узла, в который я их завязала, и теперь теребят друг друга где-то на уровне талии. Я прячу их в задние карманы штанов, потом снова достаю, решив, что такая поза выглядит слишком дерзко. Я должна произвести впечатление человека, который ни в чем не виноват.

Томалевич продолжает:

– Почему вы не позвонили в полицию и не сообщили о ее исчезновении?

Вот сейчас нужно быть осторожной.

– Прошло немногим больше суток, – объясняю я. – Может, она поехала куда-то выпустить пар.

– Для нее это типично? Вот так вот «выпускать пар»? – спрашивает Томалевич, рисуя пальцами в воздухе кавычки.

«Нет», – думаю я.

– Да, – отвечаю я. – Иногда.

В этот момент я понимаю, что выгляжу как мать, которую не слишком заботит местоположение дочери. Поэтому я добавляю:

– Привыкать к материнству непросто. Я хотела дать Роуз Голд немного личного пространства.

– Понятно, – говорит Томалевич; мне не нравится ее тон. – Сейчас мой коллега находится в «Мире гаджетов» и разговаривает с менеджером. По его словам, Роуз Голд не появилась на работе ни вчера, ни сегодня. В последний раз в магазине ее видели в пять часов вечера в субботу. С тех пор прошло уже пятьдесят два часа. Уточняю на тот случай, если у вас не очень с математикой.

Мне нужно воды. Горло дерет, будто я только что проглотила два кило песка. Я пытаюсь прокашляться.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Мне неизвестно, где она.

Сержанта Томалевич это, похоже, ни капли не тревожит. Она подходит к стулу напротив койки и опускается на него, сгибая свои длинные, как у кузнечика, ноги под острым углом. Я сажусь на кровать. По крайней мере, так мне не придется стоять на подгибающихся ногах.

– По словам доктора Сукап, вы сказали ей, что Роуз Голд уехала на конференцию. – Томалевич смотрит на меня в ожидании ответа, но я не могу ничего придумать, поэтому молчу. – Я так понимаю, вы этого не отрицаете. Почему вы сказали так несколько часов назад, а теперь говорите, что не знаете, где Роуз Голд?

Я прокашливаюсь:

– Мне нужно было решить хотя бы одну проблему. Адам заболел. Я не могла заниматься им и поисками дочери одновременно.

– Для этого есть полиция, – возражает Томалевич, прищурившись. – Инспектор Поттс осмотрит ваши вещи.

Я киваю, хотя у меня не спрашивали разрешения на досмотр. Чтобы показать, что я готова к сотрудничеству и что мне нечего скрывать, я сама отдаю сумку с подгузниками и свою сумочку.