Гетти в основном фокусируется на саботаже конституционных свобод региональными элитами, но сама враждебность народа, о которой они сообщали и которую Сталин постепенно осмысливал, побудила его распространить репрессии не только на элиты и чиновников, но и на простых людей – верующих, кулаков, и на национальные группы. В 1937–1938 годах 767 тысяч из 1344 923 человек были осуждены в ходе операции против антисоветских элементов, которая нацеливалась в основном на широкие массы[664].

Легко представить, как Сталин мог отреагировать на предупреждения граждан и чекистов, представленных в сводках ЦИК и НКВД. Он регулярно получал от НКВД предостережения о врагах[665]. Но он знал, что чекисты склонны переоценивать опасность: «Чекисты преувеличивают некоторые вещи – это специфика их работы, но я не сомневаюсь в их честности»[666], но те же самые предупреждения поступали от партийных и советских чиновников, озабоченных конкурентными выборами. Теперь, в дополнение к этому, народные комментарии о вездесущих врагах, представленные ЦИК, подтверждали сообщения НКВД и усиливали его ощущение опасности. На пленуме Сталин призвал слушать «голоса простых людей» (вероятно, тех, кто предупреждал о врагах)[667].

Наконец, неутешительные результаты переписи населения были получены Сталиным 25 января и 14 марта 1937 года и подтвердили необоснованность его представления о новом состоянии общества, например, о сохраняющейся религиозности (см. раздел 10.1). Вероятно, несоответствие прогресса в обществе прогнозам руководства, о чем свидетельствовали комментарии к дискуссии, заставило правительство засекретить данные переписи заранее – в декабре 1936 года: директива местным организаторам переписи требовала «Ни одной цифры из переписи нельзя публиковать». Поскольку задачей переписи было количественно оценить социальные изменения последнего десятилетия, включая «ликвидацию враждебных классов»[668], две кампании – перепись и обсуждение конституции – фактически одновременно выполняли общую функцию: мониторинг общества[669]. Обе кампании показали, что общество изменилось, «устойчивые структуры и социальные барьеры были разрушены», а элементы внутренней модернизации только формировались, но общество не было так однородно, как могло представляться руководству[670].

Как мог бы Сталин интерпретировать социальную ситуацию, выявленную в 1936 – начале 1937 года, с таким подозрительным складом ума, как у него, с его склонностью принимать желаемое за действительное и неуважением к советским гражданам? Объявленное в конституции общественное примирение было преждевременным; враги были еще многочисленны и активны, общество было против примирения, прекращать борьбу еще рано, необходима окончательная чистка. Печально известный приказ 00447 от 30 июля 1937 года призывал к ликвидации антисоветских элементов «раз и навсегда» – то есть окончательно. На пленуме в феврале-марте И. В. Сталин подчеркнул: «надо покончить с оппортунистическим благодушием» и обывательским ротозейством, «ликвидировать свою собственную беспечность». Возможно, он имел в виду надежды на общественное примирение. Он вернулся к риторике об «озлобленности остатков разбитых эксплуататорских классов», которые могли служить резервом для троцкистских вредителей[671]. Перед пленумом 15 февраля Сталин получил секретную записку с перечнем восемнадцати категорий антисоветских элементов: «бывшие» люди, кулаки, бывшие члены социалистических партий, более 1,5 миллионов исключенных членов ВКП(б)[672], около 100 тысяч «чуждых» и «социально вредных» людей. Сталин тщательно подчеркнул цифры в записке. Стивен Коткин отметил: «Внезапно число врагов оказалось колоссальным и они были повсюду»[673]. Когда делегаты пленума обсуждали возможные угрозы в связи с предстоящими выборами, они упоминали те самые персонажи из дискуссионных комментариев и отчетов НКВД, особо выделяя верующих и кулаков, возвращающихся из ссылки, «бывших людей», бывших членов ВКП(б) и дореволюционных партий, и часто ссылались на результаты переписи. Реакция общества на конституцию разрушила «благодушие» Сталина. Он внимательно прочитал комментарии и получил впечатление, что общество еще недостаточно советизировано. Бумеранг социального раскола вернулся к метателю.

Зимой 1936–1937 г. осмысление Сталиным народных комментариев и результатов переписи населения может стать недостающим элементом в ребусе, почему относительная «умеренность» закончилась и государственное насилие распространилось на широкие слои населения. Стивен Коткин задается вопросом: «Не было никакой „динамики“, подталкивающей его к этому, никаких „фракционных“ столкновений, никакого усиления угрозы из-за рубежа. Террор не выходил из-под его контроля. Он просто принял решение об уничтожении целых категорий людей согласно квотам с помощью запланированного широкомасштабного террора». Хлевнюк также обратил внимание на признаки смещения направленных ударов от верхушечных к массовым чисткам в начале 1937 года[674]. Фицпатрик заметила, что что-то изменилось в период с декабря 1936 года по февраль 1937 года. «Ранее был реальный импульс к демократизации, но к… февральско-мартовскому пленуму этот импульс почти полностью исчез»[675]. Гетти вплотную подходит к объяснению поворота к массовым операциям: он был «вызван неожиданными опасностями, связанными с новой конституцией»[676].