Дзержинский подошел к столу и дробно застучал по нему длинными музыкальными пальцами.

— Орлинский на конспиративной квартире во Втором Зачатьевском переулке?

— Так точно, в доме Талей.

— Да, — вздохнул Феликс Эдмундович, и секретарю показалось, что он на мгновение заснул. — Совсем недавно здесь дневал и ночевал Шаляпин, а теперь вот мы…

В кабинете повисла долгая пауза.

— Соедините меня с Орлинским!

Оставшись один, Дзержинский устало прикрыл глаза и машинально снял трубку с телефонного аппарата в ожидании знакомого голоса.

— Слушаю вас, Феликс Эдмундович.

— Как продвигается наше дело?

— Доктор Кристенсен всецело поверил в разыгранный спектакль с побегом и теперь действует исключительно под нашим контролем. Вчера вечером он общался с Шапошниковым, и тот, как и предполагалось, загорелся идеей выручить из беды жену своего друга. Доктор предложил ему помощь, командарм ее принял. Пока о каких — либо конкретных действиях речь не шла.

— Понятно. Сообщите вашему подопечному, что Згурская точно в Москве. Шапошникову сегодня же доложат, что утром был угнан грузовик, принадлежащий автопарку Красно — уфимского пехотного полка. Полагаю, сопоставив факты, Борис Михайлович и сам поймет, на кого устраивалась облава и, следовательно, кто и куда из нее вырвался. Но в случае необходимости…

— Все будет сделано в надлежащем виде, Феликс Эдмундович!

— Не затягивайте! Времени мало.

— Конечно. Все сделаем.

— И следите, чтобы наживка не сорвалась с крючка.

— Рядом с Кристенсеном всегда находится наш человек. Очень надежный — из интернациональной бригады.

— Хорошо, — резко проговорил Дзержинский. — Обо всех новостях сообщать немедленно!

— Слушаюсь! — в тон ему ответил бывший статский советник.

Положив трубку, Дзержинский подошел к открытому окну. Погода стояла уже совсем летняя, но зелень пока не покрылась серой городской пылью и радовала глаз. Дзержинский, не отрываясь, глядел на аккуратные вагоны остановившегося на площади трамвая, в которые втягивалась ждавшая на остановке толпа. Еще пять лет назад казалось, что никаких трамваев больше не будет. Что все, чего добились своими действиями революционеры — большевики — это кровь и разруха, новая кровь и новая разруха после ужасной войны. А теперь уже видно, что жизнь возвращается на прежние рельсы, что у нее будут совсем другие станции. Очень хочется дожить и увидеть.

— Феликс Эдмундович, — раздалось за его спиной, — к вам гражданин Джунковский.

Председатель ОГПУ повернулся, оставляя по ту сторону окна яркий май и начавшую понемногу налаживаться жизнь.

— Голубчик, — обратился он к секретарю, — потрудитесь организовать нам с Владимиром Федоровичам кофе, да покрепче.

Джунковский прошел в кабинет, едва поприветствовав заклятого друга:

— Феликс Эдмундович, что это за странная история с моим похищением из санатория? Кто — то из ваших молодчиков обчитался Ната Пинкертона?

— Зря вы так, Владимир Федорович. Все, что было сделано, делалось исключительно ради вашей безопасности.

— Ну конечно. Для обеспечения моей безопасности не было иного средства, как погрузить меня в автомобиль на заднее сиденье, точно мешок картошки. Посадить едва не сверху пару держиморд и посреди ночи везти в Москву, к теще на блины!

— Владимир Федорович, совсем неподалеку от санатория, где вы теперь проживаете, был замечен очень ловкий и опасный террорист. Мы опасались, что его хозяева из — за рубежа, узнав, что вы сотрудничаете с нами, вынесли вам приговор и решили привести его в исполнение таким образом.

— Постойте, постойте, Феликс Эдмундович! При чем тут я, при чем тут какой — то приговор? Если я не ошибаюсь, вы устраивали облаву около Расторопино, чтобы изловить Татьяну Михайловну Згурскую и ее спутника.

— Да. Откуда вы знаете?

— Феликс Эдмундович, — Джунковский укоряюще вздохнул, — ведь я же не дитя малое. Пока мы ехали, нас по дороге трижды останавливали, и на каждой заставе мою личность с портретом сверяли. Но ответьте мне, ради бога, с чего вы взяли, что появление Татьяны Михайловны в этих местах как — то связано с моей особой?

— Мы решили подстраховаться, — немного виновато ответил Дзержинский.

Бывший шеф корпуса жандармов рассмеялся.

— Тут уж судьба сама меня подстраховала. Поверьте моему жизненному опыту: какие бы то ни было покушения с участием Татьяны Михайловны Згурской невозможны. Решительно невозможны! Что же касательно причины появления в этих местах… Она столь банальна, что просто лежит на поверхности. Расторопино — имение Згурских. Расторопинский конный завод устроил дед Владимира Игнатьевича — после войны восемьсот двенадцатого года.

— Неужели вы полагаете, что Згурская просто так решилась вернуться в бывшее имение мужа?

— А вы считаете это невозможным? Вы, наверное, представляете себе, что крестьяне, увидев молодую хозяйку, схватятся за топоры и вилы и кинутся на нее с революционным кличем «Долой!»? Смею вас уверить, Феликс Эдмундович, в жизни этих селян ничего более доброго и светлого, нежели Татьяна Михайловна, никогда не было. И, вероятно, уже не будет.

— Владимир Федорович! — возмутился Дзержинский. — Советская власть дала этим людям свободу, открыла им дорогу в будущее.

— Этим людям свобода нужна не более, чем мне буденовка и красные шаровары. У них была спокойная, размеренная жизнь и добрая хозяйка, которая построила для них бесплатную школу и больницу. Причем сделала она это от души, а не потому, что так было нужно. Что же касается светлого пути, то какой это путь? Покуда в вашей армии будет кавалерия, ей нужны кони. А значит, девять из десяти младенцев, родившихся в Расторопино, станут работать на том же заводе, как и их родители и деды. Феликс Эдмундович, как вам, неглупому, образованному человеку, невдомек, что царство божие невозможно на земле?

— Наш спор беспредметен, — мрачно отозвался Дзержинский. — Очень надеюсь, что мы оба доживем до той поры, когда вы, как честный гражданин, радеющий о пользе Отечества, должны будете признать правоту нашей партии. А сейчас давайте вернемся к Згурским.

— Как скажете, Феликс Эдмундович.

— Зачем, по — вашему, Згурская и ее соучастник прибыли в Расторопино?

— Возможно, у них попросту не было выбора. Но очень может быть и другое.

— Что же?

— Сегодня ночью ваши люди разыскивали двоих: мужчину и женщину. Однако, насколько я помню, у Владимира Игнатьевича и Татьяны Михайловны была дочь Ольга. Ее крестная мать — вдовствующая царица Греции, в девичестве великая княжна Ольга Константиновна, родная сестра шефа мингрельцев Дмитрия Константиновича. Если предположить, что младшая Ольга жива…

— Да, вы правы. Из Елчаниново Татьяна Михайловна скрылась вместе с дочерью!