Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дурной расслабил руки.
— Ну, и что дальше будет?
— Беседы вести будем… Большак, — уже серьезно ответил Волынский. — От того, сколь полезными окажутся — и прояснится, что деять далее.
Совсем скоро обоз добрался до Ивановского монастыря, который стоял в восточной части Белого города. Дурной вылез из возка и подивился этой маленькой, но грозной крепостице внутри столицы. Подворье оказалось небольшим, но обоз быстро втянули и ловко разместили на свободном пятачке. Василий Волынский сам соизволил выбраться на свежий воздух, о чем-то долго болтал с местным настоятелем, после чего махнул головой Дурнову: полезай, мол, обратно.
— Покуда тут твои людишки пребудут, — пояснил боярин. — Оно, конечно, на постной каше не зажируешь, однако, твои, видно по всему, и не к такому привычны.
«Странно, — озадачился Дурной. — Почему здесь? Хотя… вон он как по-свойски трепался с настоятелем — может, тот ему брат кровный?».
Волнительно было оставлять черноруссов одних, но приходилось довериться покровителю-старикашке. Иначе дела на Москве не делаются. В принципе, монастырь даже немного успокоил Большака: он верил, что это последнее место, откуда начнут растаскивать ценности. Тем более, его люди за месяцы пути отточили сторожевую службу до абсолюта. Правда, большинство черноруссов, попав в Москву, выглядели слегка оглушенными. Будто каждого мешком по башке стукнули.
«Ну, ничего… Надо привыкать».
Дурной упросил лишь взять с собой Олешу и пару молодых стрелков — в качестве вестовых. Тем выдали коней, и кавалькада тронулась на запад — в самое сердце Москвы. Снова Дурной ничего не видел сквозь мутное оконце, да и сумерки уже прочно легли на город.
Остановился возок на дворе роскошной усадьбы: часть ее была даже каменной (или кирпичной — в потемках не разобрать). Детина вынес боярина на руках из возка, опустил наземь.
— Теперича тебя в горницу сведут — тамо и жити будешь. Ноне не спи, не бражничай! Жди, как позовут!
Иван Прончищев же откланялся и собрался уезжать. Но на миг ухватил Дурнова за отворот кафтана и притянул к себе:
— Ты, Сашко, боле так не ершись, — шепнул он Большаку. — Прогневается Господь да отымет привалившее те счастие. Василий Семенович — в большом доверии у государя. Не Милославский, конечно, но батюшка Федор Алексеевич его привечает и слушает. Так что хватайся обеими руками!
И с таким напутствием Пончищев вскочил на своего чалого — да исчез в сумерках.
Горница оказалась совсем крохотной, видимо, в таких слуги жили. Широкая лавка, сундук да кусок горячей печки, которая, похоже, отапливала сразу несколько клетей. Олешу с вестовыми поселили неподалеку, в таких же комнатушках. «Бражничать» не имелось ни сил, ни желания, а вот спать — даже на твердой лавке — хотелось страшно. Но Дурной терпел — и вскоре его, действительно, позвали.
Чернорусский Большак попал в просторный, плохо освещенный лучинами зал. Но даже их света хватало, чтобы оценить аляповатую роскошь: все стены расписаны в ярких красках, бок печи выложен изразцами с глазурью. Всюду — дорогие ткани с вышивкой. Сам Василий Волынский сидел в резном троне-кресле, укутанный мехами.
Старик молча указал Дурнову на похожее кресло напротив. Беглец из будущего сел — и начался самый долгий и дотошный допрос в обеих его жизнях. Волынского интересовало всё — и Большак старался рассказывать подробно и в деталях. Единственное: он изо всех сил скрывал изначальные сепаратистские настроения в Темноводье, а всё плохое норовил свалить на воеводу Пашкова (последнее было не такой уж ложью). В ходе разговора Дурной неожиданно понял, что Волынский не особо-то старый. Просто он культивировал в себе стариковское поведение: кряхтел, стонал и так далее. То ли немочи его донимали… то ли играл он такую роль в своем круглосуточном театре.
Для беседы Дурной даже прихватил с собой малый чертеж амурских земель (и соседей азиатских), с помощью которого показывал Черную Русь наглядно. И боярин довольно быстро начал в ней ориентироваться, хотя, чернорусская карта сильно отличалась от того, как рисовали Землю в XVII веке.
— Складно баешь, Сашко, — Волынский устало откинулся на спинку своего трона. — Дивные речи, но, по всему видать, правда то… Ступай покуда. Промыслить сие нужно.
А Дурной и рад, ибо глаза его уже слипались, и сил никаких не оставалось. Доволокся он до лавки, рухнул на тонкую подстилку… а среди ночи вскинулся от воплей и криков. Горница его выходила прямо на двор, недалеко от ворот, видимо, там и ругались. Голоса злые мешались с конским ржанием и стуком. Окно в комнате, по случаю зимы было наглухо забито, так что Дурной юркнул за дверь, спустился по лестнице в какой-то хозяйственный «отдел» и нащупал уже дверь входную.
Во дворе бегали люди с факелами. У ворот стояли более десятка мужчин, поблескивая металлом оружия. За воротами тоже кто-то толпился, колотил в ворота и требовал их открыть. Большак нашел взглядом широкую тетку, которая стояла неподалеку и с живым интересом следила за перебранкой.
— Что случилось-то? — поинтересовался у нее Дурной. — Может, помочь надо?
— Да ни! — отмахнулась толстуха. — То дела боярские. Видать, высокородные повздорили. Чтой-то требуют…
— А не ворвутся… те?
Тетка фыркнула.
— Не таковский наш боярин, чтоб до его собственного подворья кто добрался. Рази что рынды царския. Так то не вони… Ты бы шел спать, барин. Ночь холодна выдалась!
И Дурной не стал спорить.
Проснулся он сильно засветло. Вокруг, за стенками слышалась возня и копошня — дворня вовсю обслуживала госпОду. А госпОда дрыхла едва не до полудня… Видимо, Москва заразила этим и Дурнова.
Позвали его лишь на завтрак, который в приличном обществе называют обедом.
— Слыхал-то шумели ночью? — хитро спросил Волынский, старательно жуя пышные свежие пирожки. — То по твою душу приходили.
— Как по мою? — Большак аж поперхнулся с полным ртом каши.
— А вон так, — развел руками боярин. — Мож, ты ведаешь? Прийшли, аки тати, посередь ночи. О трех санях, да с сабельками. Едва ворота не порушили — так тебя хотели.
— Воры? — Дурной всё еще не мог прийти в себя.
Василий Семенович тонко захихикал.
— Воры? На Москве? Да на меня? Экий ты дикой, Сашко. Не… Сибирского приказу то были людишки.
«Нормальный ход! — беглец из будущего, наконец, проглотил ком каши, ставшей колом в горле. — В столице посреди ночи государственные министерства
