– У меня есть свои вопросы, – солгала я.

– Хорошо , – ответила та. – Значит, осталось только одеться. Скоро прозвучит второй удар колокола, и третьего удара не будет.

Когда она двинулась через ванную комнату, скудно освещенную вставленными в канделябры светильниками, заправленными чадящим китовым жиром, я вновь подумала, что Мадлен соткана из теней, состоит из них. Теперь это было еще заметнее, чем там, в библиотеке. Ее тело… Оно словно поглощало свет. Но и отражало его – вокруг нее было некоторое свечение, своего рода нимб. Она двигалась так легко, плавно и грациозно…

Мадлен остановилась у одного из светильников, и при его бледном свете я увидела ее сзади… Какие нежные, совершенные девичьи формы, какая длинная черная коса, ниспадающая на узкую спину, какие упругие ягодицы и длинные ноги… Но в тот момент, когда она повернулась ко мне лицом, ее прекрасная фигурка показалась мне чудовищно гротескной! Еще бы, ведь и стройная талия, похожая на перемычку песочных часов, и небольшие груди, высокие и округлые, виднеющиеся сквозь надетые на нее лохмотья, – короче, все ее тело было заляпано, испачкано кровью, льющейся из горла на грудь, на живот и еще ниже. В тусклых лучах светильников эта кровь поблескивала, и я увидела образовавшиеся в ней сгустки чего-то, мешающего ей вытекать свободно. Неужто призрачная плоть начала гнить? Донесшийся смрадный запах, от описания которого я воздержусь, подтвердил такую догадку. Быть может, разложение длилось века, зайдя уже далеко, но впереди ждала вечность, которая предвещала, что несчастная никогда не сгниет до конца … Поток моих мыслей прервал голос Мадлен:

– Можно сказать?

– Разумеется, говори.

Застыдившись, Мадлен потупила взгляд. Принялась играть своею косой. И тут меня ужалила мысль, которую я чуть не произнесла вслух: да она просто дитя. В момент смерти Мадлен была на три-четыре года младше меня. Да, мы были почти одного возраста, если не считать почти двух веков, разделявших нашу реальную жизнь. Мадлен, умершая столетия назад, была родом из прошлого, но, похоже, осталась просто ребенком. Грустным ребенком. Мне стало жаль ее.

– Пожалуйста, говори, что ты хочешь. – Я встала и завернулась в простыню.

Мадлен подошла ближе:

– Ты простишь нас… за то, что мы делали с тобой там, в монастыре? – На нее было страшно смотреть: какое сочетание чистейшей красы и отвратительнейшего тлена! И я не имела причин верить в ее доброту. Разве она не изменяла свой внешний вид, чтобы мучить сестру Клер сперва под личиною Перонетты, а затем в своем истинном обличье, причем самым распутным образом? Но теперь-то я знала, что эти трюки были разыграны ради исполнения некоего высшего замысла. И я поняла наконец (уж не знаю, каким образом), что Мадлен хоть и не безвредна, однако не причинит вреда мне.

– Конечно, прощу, – ответила я. Мы чувствовали друг к другу симпатию, пускай об этом не было сказано ни полслова. – Вы спасли меня, все вы.

Теперь Мадлен стояла прямо передо мной, с любопытством разглядывая мое тело.

– Прошу прощения, – извинилась она.

С ее приближением мне стало еще холоднее. Холодная ткань прилипла к спине, облепила рельефно все остальное. Я вспыхнула и потянулась за висящим рядом с простыней полотенцем.

– Тебя интересует, что у меня там? – Какое право имела она жалеть меня за мою непохожесть на остальных?

– Нет, нет, — возразила она, – я… я просто не подумала … – Она взяла полотенце и обмакнула его в ведро с чистой, холодной водой. – Я испортила воду , – проговорила она. – Я не хотела. Прости.

Мадлен принялась вытирать мне шею и плечи, ибо на них попали капли ее… сущности. Я подставила ей предплечье – каким легким, каким холодным оказалось ее прикосновение – и увидела, что и оно все в красных пятнышках. Осторожно, чтобы не забрызгать, – я видела, как темная кровь струится по ее ногам, образуя лужицы вокруг босых ступней, прежде чем стечь в воду, – Мадлен омыла меня.

Мы оказались лицом к лицу. Я заглянула в ее глаза, стараясь не смотреть на широко раскрытую рану. Но это не помогло избавиться от идущего от нее зловония: в нем смешивались запахи земли, ржавчины и гнилого мяса. (Да, именно так! Я знала, что мне все-таки удастся его описать.) И в глазах, в которых только что читалась такая боль, такое страдание, я смогла увидеть теперь лишь сожаление и участие, грусть и желание помочь – взгляд их стал мягким.

– Нужно идти , – сказала Мадлен. – Земные часы тикают.

Я завернулась в сухую половину простыни, села на банкетку и проводила глазами девочку-призрака, готовую, казалось, раствориться среди теней. Но та не ушла. Она вернулась к ванне и попробовала воду пальцами ноги. Когда Мадлен наклонилась, чтобы зачерпнуть ее руками, я увидела, что та не держится в ее пригоршнях, просачиваясь сквозь сложенные ладони, как через неплотную ткань.

– Я приготовила одежду , – сообщила она, – однако выбор, конечно, за тобой.

– Спасибо. – Я встала, готовясь вернуться в студию. – Ты будешь за ужином?

– Наверно. Хотя Себастьяна может и не позволить . – Посмотрев на воду в ванне, на ставшие скользкими плитки пола и запачканное кровью полотенце, которым она меня вытерла, я не стала спрашивать почему. – Через несколько часов эта кровь бесследно исчезает, но… иногда на нее неприятно смотреть. Так что я все понимаю .

– Почему через семь? – спросила я.

– Это будет одним из вопросов? Я была бы признательна, потому что даже я не знаю на него ответ. Но, по правде сказать, Себастьяна не знает тоже . – Я первый раз различила в звуках ее речи некоторую легкомысленность, которую с небольшой натяжкою можно было бы назвать смехом. Но она тотчас же добавила: – Не доверяйся ей всецело. Есть вещи, которых не знает даже она.

– Например? – осведомилась я.

– Например, как освободить от проклятия мою душу. Как позволить мне умереть и уйти из этого мира.

– Она пыталась это сделать? Пыталась она… помочь тебе?

Мадлен вздохнула – и выражая тем свою печаль, и отвечая на мой вопрос.

– Да, пыталась. Во всяком случае, так она говорит. Но с тех пор прошло много лет, и она отказывается попробовать еще раз .

– Почему?

– Она говорит, что уже стара для такого заклятия и что для него нужна сила молодой ведьмы… Такой, как ты. Но правда заключается в том, что она до сих пор боится самой себя, боится того, что в ней есть от ведьмы . – И Мадлен так быстро встала с края ванны, что я опять не успела увидеть ее в движении. Все, что я ощутила, – это волну влажного воздуха и внезапный озноб. Вдруг я увидела ее стоящей на другой стороне погруженного в сумрак помещения. – А теперь иди , – проговорила она. – Пора одеваться.

Когда я шагнула по направлению к сливающейся со стеной двери, светильники с шипеньем погасли, перестав давать даже прежний тусклый свет. К счастью, в этот момент панель, закрывающая выход, сдвинулась с места. Но я не пошла в студию.