илква. Его повалили на землю, окровавленного и уже бьющегося в агонии. Но не стали топтать и рвать на части. С достойными врагами воины зулу всегда поступали достойно.

Энтони Дарнфорд остался лежать среди тел убитых товарищей и врагов. А зулусы устремились во фланг небольшой армии майора Пуллейна.

Майор Генри Пуллейн грязно выругался. Дома его, даже в нынешнем возрасте, за такое совсем не похвалили бы. Мать напомнила бы о том, что в детстве за куда менее черные слова его заставляли по полчаса драить с мылом рот. А отец наградил бы таким взглядом, что все внутри Генри покрылось бы коркой льда. Но теперь было не до того. Совсем не до того. Отец и мать остались дома – в далекой Британии, – а на него, Генри Пуллейна, сейчас наседали уже с фронта и фланга тысячи зулусов. И далеко не все они честно умирали от пуль.

Гремели залпы. Заливались лаем, будто цепные псы, пулеметы. Но ничто, кажется, не могло остановить наступление зулусов. Черной волной накатывали они на позиции британцев. И не желали больше отступать. В некоторых местах дело уже дошло до рукопашной.

Зулусов отбросили, но это стоило маленькой армии Пуллейна слитком дорого.

Он принял, как ему тогда казалось, единственно верное решение. Отступить в глубь лагеря. Сократить фронт. А потом, если дела пойдут совсем плохо, сформировать батальонное каре. И там уж – будь что будет! Драться до последнего.

Горны заиграли отступление. Ротные коробки в полном порядке, словно на параде, начали отступать спиной вперед. Через каждые десять шагов останавливались и давали сокрушительный залп по зулусам. Черные тела после залпов валились целыми рядами. Только те, что шли в центре вражеского войска, упорно отказывались умирать.

Их тела пятнали, будто моровые язвы, следы множества ранений. Многие даже оружия не могли держать в простреленных несколько раз руках. Иные просто ползли по земле, волоча за собой перебитые пулями ноги. Но умирать – не умирали. Даже страшный пулеметный огонь не смог остановить их.

Расчеты перетаскивали свои орудия на новые позиции. Давали одну-две длинные очереди вместе с залпом шеренг пехоты. Когда же те снова отступали, они подхватывали виккерсы и следовали за ними. И так раз за разом.

– Красные куртки дрогнули! – прокричал Нчингвайо Кхоза. – Собирайтесь с силами – все вперед! Изиндуна![19] Все к своим амабуто! Пусть сердца наших воинов не дрогнут в этот час! Час победы!

И немолодые воины в леопардовых и львиных плащах, с высокими плюмажами из перьев многих птиц, бегом бросились вперед.

Одним из них был Мкосана Мвундлана Бивела, он ворвался в ряды уже готового дрогнуть амабуто Кандемпемву. Зулу этого амабуто понесли тяжелые потери. Трижды красные куртки отбрасывали их от своих позиций. На земле, пропитанной кровью, оставались лежать черные тела. Бивела бесстрашно выбежал вперед, протолкавшись через воинов, и завел песнь. Гимн богам войны и крови. Слова его подхватили другие. Молитва злобным богам зулу воспламенила сердца воинов. Забыв о страхе, в четвертый раз ринулись они на отступающих красных курток.

И никто не заметил, что самого гордого Мкосана Мвундлана Бивелу сразила вражеская пуля. Он упал на землю. Покатился по камням его красивый головной убор из перьев многих птиц. Сотни ног бегущих в атаку воинов зулу растоптали его великолепный леопардовый плащ.

Воины амабуто Кандемпемву обрушились на отступающих красных курток. И в этот раз тем не удалось их отбросить. Завязалась короткая, но жестокая рукопашная схватка. В ней красные куртки сильно уступали зулусам. Даже самым молодым.

А вскоре подошли и страшные воины из личных амабуто Кечвайо. Эти нежелающие умирать зулусы довершили разгром головы красных курток.

– Сэр! – в голосе молодого лейтенанта сквозила паника. – Вам надо немедленно покинуть лагерь! Линия прорвана! Зулусы разделили нас!

– Я вижу это не хуже вашего, лейтенант, – ответил Пуллейн на удивление спокойным голосом.

– Тогда уходите, сэр! Спасайтесь!

– Я не стану удирать от чернокожих, – сказал на это майор, так недолго побывший полковником. – Тем более что мы уже окружены. Дарнфорда смяли, и его отряд, скорее всего, уничтожен. Зулусы прорвались даже в лагерь и хозяйничают там. Теперь мы можем лишь продать свои жизни подороже.

Он вынул из ножен саблю. В левой его руке уже был зажат револьвер.

Наверное, пусти Пуллейн сейчас своего скакуна галопом, еще мог бы спастись. Но он слишком хорошо понимал – спасение означает вечный позор. Даже если его оставят в армии, и он не понесет никакого наказания, на его репутации останется пятно чудовищного поражения. И не от войск цивилизованных стран. Даже не от русских. Нет. Он навечно будет заклеймен как человек, проигравший битву толпе черных дикарей.

Майор Генри Пуллейн усмехнулся и толкнул своего коня пятками. Он, действительно, собирался продать свою жизнь подороже.

Вот только в отличие от погибшего получасом ранее Энтони Дарнфорда Пуллейн не был ни отличным наездником, ни отменным рубакой. Его быстро ссадили с седла. На него налетели сразу несколько зулусов. Он успел прикончить лишь двоих. Остальные уже вот-вот должны были вонзить свои копья в его грудь, когда прогремел оглушительный залп.

– Сэр! – воскликнул давешний лейтенант. – Это все, что осталось от полка!

Солдаты сами выстроились в каре, вокруг пары патронных ящиков и одного пулемета. Они отчаянно отстреливались. Пулемет заливался, будто бешеный пес. Зулусы не могли подойти на расстояние удара копьем. Они валились на землю обильно, будто спелые колосья под серпом.

– Дайте мне ружье! – велел майор Пуллейн.

Ему протянули винтовку с примкнутым штыком. Он еще помнил, как обращаться с ней.

Майор встал в каре плечом к плечу с простыми солдатами. Здесь и сейчас не было офицеров и рядовых. Все были равны перед страшным врагом. Пуллейн, как все стрелял, перезаряжал, снова стрелял. Когда заканчивались патроны, протягивал руку за новой порцией.

Но в какой-то момент в ладонь ему лег один-единственный патрон. Майор, не глядя, сунул его в казенник. Вскинул винтовку к плечу. Выстрелил. Вновь требовательно протянул руку. Однако рядом раздался голос.

– Это мой последний был, – сказал он.

Пуллейн повернулся на голос – и увидел совсем еще юного солдата в порванном и покрытом пороховой копотью красном мундире.

– Нет больше патронов, сэр, – сказал он.

– Значит, придется поработать штыками, – усмехнулся Пуллейн.

И тут переставших стрелять британцев накрыло море чернокожих тел.

Солнце в тот час как будто потускнело, не желая глядеть на поражении солдат Британской империи, но