— Но ведь это моя вина, — сказал Джаг; в голосе его слышалось такое напряжение, что прозвучал он как хриплый шепот.

— Отнюдь, — возразил Краф. — Мы все в этом виноваты, но не так уж и сильно. Те, кто подсунул нам книгу, великолепно спланировали ловушку и еще удачнее ее осуществили. Не стоит сбрасывать со счетов ловкость и хитроумие тех, кто задумал это черное дело. Это будет плохой услугой твоему учителю, Джаг. И тебе самому.

— Если бы я не нашел книгу...

— Рано или поздно эту книгу бы нашли. Ее для того и отправили в мир, чтобы кто-то на нее наткнулся. — Волшебник поморщился. — Когда мы выясним всю правду, то, скорее всего, окажется, что таким образом были зачарованы несколько книг.

Эта возможность раньше не приходила двеллеру в голову, и, когда Краф об этом упомянул, он почувствовал себя еще более уязвимым.

— Заклятие, открывшее врата, было запланировано как загадка внутри загадки, — сказал волшебник. — Возможно, Великий магистр-человек разгадал бы все это не так быстро, но злые силы, которые задумали осуществить нападение на Хранилище Всех Известных Знаний, знали, что они имеют дело с Виком. Что они имеют дело с двеллером. — Он прищурился. — И со мной. Они знали, что мы оба там будем.

— Откуда им было знать, что вы окажетесь в этот момент в Библиотеке? — спросил Джаг.

— Думай, подмастерье. Я знаю, что ты сумеешь догадаться. — Краф слегка улыбнулся. — Сегодня ничего бы не случилось, если бы меня тут не было.

Внезапно двеллер почувствовал, что начинает что-то понимать.

— Вы разрушили иллюзию книги.

— Именно. И я один из тех, кто помогал накладывать магию Камня Основания. Если бы меня здесь не было, то заклятие врат ни за что бы не сработало. — В глазах волшебника мелькнула грусть. — Если помнишь, заклятие стало действовать только после того, как я вошел в зал. Может, вы с Виком и собрали книги, с помощью которых было сплетено заклятие, но именно мое присутствие открыло врата. Я же говорю: наши враги все прекрасно спланировали.

Джаг его слова помнил.

— Мы все частично виноваты в этом, — продолжал Краф. — И Вик знает: для того чтобы наилучшим образом описать все случившееся, следует обратиться именно к тебе.

— Он мог бы написать этот отчет сам, и куда лучше, чем я, — запротестовал двеллер.

— Когда я Великого магистра видел, у него было дел по горло, — вставил Рейшо.

— Когда-нибудь Вик, возможно, и напишет повествование о прошлой ночи, как он ее видел, — сказал волшебник. — Но в нынешней ситуации он прекрасно понимает, как опасно для него представлять свой собственный отчет в качестве единственного объяснения разрушения Библиотеки. Другие будут писать об этом, руководствуясь, разумеется, своей точкой зрения, но только ты, я и Вик были в том зале. — Он сделал паузу и снова беспокойно пошевелился, словно стараясь облегчить боль. — А я тебе сразу скажу, что никто не прочтет то, что я написал, пока я жив.

Эти простые слова прозвучали для Джага вызовом. За время общения с волшебником и от Великого магистра двеллер успел узнать, что Краф был великолепно начитан — по-своему, конечно, и с учетом своих интересов. Маги часто владели богатейшими собраниями книг, и Великий магистр даже рисковал несколько раз жизнью, чтобы раздобыть некоторые из этих трудов.

Но мысль о книгах, собранных Крафом за многие годы, была невероятно волнующей. Даже просто увидеть заголовки его книг было бы ни с чем не сравнимым удовольствием. А уж дневники волшебника, позволившие бы проследовать за ним по столетиям, наверняка обогатили бы сокровищницу знаний, хранившихся в Библиотеке.

Джаг посмотрел на книгу у себя в руках, и по спине у него пробежали мурашки. Сейчас он чувствовал себя не в состоянии написать хотя бы одно разборчивое слово. — Люди Рассветных Пустошей не прочтут то, что я напишу, — сказал двеллер. Хотя библиотекари учили двеллер ских детей читать в специально устроенных для этого школах, мало кто из взрослых продолжал заниматься чтением. Согласно хранящимся в Библиотеке записям, когда-то здесь столько народу хотело работать, что приходилось отказывать некоторым из желающих. В последние же годы, особенно когда склонность Великого магистра к путешествиям на материк стала общеизвестна Хранилищу Всех Известных Знаний приходилось отбирать лучших возможных кандидатов из небольшой группы зачастую не вполне пригодных к работе добровольцев.

— Эта книга не для горожан, — кивнул Краф. — Она для тех, кто придет после этих событий.

Джаг озадаченно посмотрел на волшебника.

— Для будущих библиотекарей, — пояснил тот и снова заерзал на месте, стараясь устроиться поудобнее. — У них будет больше вопросов, чем у тех библиотекарей, которым посчастливилось пережить нынешнюю ночь. Те, кто вокруг тебя, Джаг, уже пришли к выводу, кто здесь виноват, и горожане тоже. Вик хочет, чтобы ты по мере своих способностей написал правду для тех, кто придет потом. Если они, конечно, вообще придут, — добавил он, немного помедлив.

— Что вы имеете в виду?

Краф слегка заколебался, но потом, похоже, пришел к какому-то решению.

— Я хочу сказать, что это не конец несчастьям, Джаг. Сегодняшняя атака только начало. Враги Вика, враги Библиотеки, отыскали ее. Прошло столько веков, и они наконец нашли Хранилище Всех Известных Знаний.

— Кто? — спросил Джаг.

— Нет, подмастерье. Не мне рассказывать эту историю. Когда кто-то берется учить другого труду всей своей жизни, это важное решение, которое ко многому обязывает. Я никогда бы не стал вставать между теми, кто вступил в такие отношения. Ты должен задать этот вопрос своему наставнику.

Не произнеся больше ни слова, волшебник глубоко вздохнул и снова уснул.

Двеллер уставился на Крафа. Какие секреты хранил старый волшебник? Что он знал?

— Не бери в голову, — негромко сказал Рейшо. — Маги вечно предсказывают всякую жуть. Вроде моряка в последнем плавании, который уверен, что больше уж он родной порт не увидит. — Он взял еще одну грушу. — Ты просто делай что умеешь, книгочей, а я уж позабочусь, чтоб эти гномы не уснули, когда им полагается сторожить тебя и волшебника.

Гномы нелицеприятно отозвались о матушке Рейшо, но тот только усмехнулся. Он не знал своих родителей, так что эти эпитеты его задевали мало.

Джаг раскрыл книгу на первой странице, уставившись на удивительную белизну ее страниц, которая в свете фонаря казалась янтарной. Он глубоко вдохнул мыльный запах бумаги. Каждый раз, когда он начинал писать в новой книге — даже на «Ветрогоне», делая первую запись в дневнике, — двеллер всегда нервничал, боясь, что его рука, глаз и разум не смогут действовать как одно целое. Он боялся, что испортит книгу, оставит на ее страницах несмываемые шрамы, что заставит смеяться над ним других библиотекарей, и это всегда заставляло его колебаться.

Он часто отмечал, читая все новые и новые трактаты, что большинство историков и хронистов оставались в памяти читателей прежде всего своими ошибками. Иногда, конечно, запоминался изящный оборот, легко слетевший с языка, или удачное описание; но такое бывало нечасто.