— Розовый цвет совсем не главное, — сказала Хильда. — А Стефани, она все-таки малость занудная. Да ты и сама знаешь.

— Занудная не занудная, а ведь ты не отказалась с ней выпить.

— Да не интересуюсь я этой Стефани.

— Когда я выходила из зала суда, — сказала Ребекка, — какой-то мужик расстегнул мне молнию.

«Освободи меня, дай мне уйти», — пел Дэвид Роджер.

— А в чем ты была?

— В том же, что и сейчас.

— Ублюдок, — сказала Хильда, — но во вкусе ему не откажешь.

Она подошла к сидевшей на диванчике Ребекке, обняла ее и сказала:

— Я люблю тебя.

— Да иди ты на хрен, — устало сказала Ребекка, отталкивая Хильду, — Иди, милуйся со своей Стефани Сассер.

— Да не интересуюсь я никакой Стефани Сассер, — повторила Хильда.

Сплошь и рядом случается, что человек «отталкивает» именно то, во что ему больше всего хочется вцепиться обеими руками. Этот распространенный, хоть и весьма огорчительный психологический механизм бывает обычно связан (по моему мнению) с тем обстоятельством, что предлагаемое предлагается не совсем безукоризненно, иначе говоря, в нем присутствует некий крошечный ущерб, темное пятнышко. Но это — далеко не худшее, что бывает.

— Ребекка, — сказала Хильда, — а ведь мне и правда не нравится твоя зеленоватость.

Семейство Варанов (Varanidae) относится к подотряду ящериц, наряду с семействами гекконов, игуан, хамелеонов и веретениц. Согласно «Ларуссовой энциклопедии животной жизни» полный состав этого подотряда — двадцать существующих семейств плюс четыре вымерших, известных только по окаменелым останкам. Около двух с половиной тысяч видов, адаптировавшихся к самым разнообразным условиям жизни, ящерицы умеют ходить, бегать, ползать, зарываться в песок, лазать по скалам и деревьям, даже летать. Многие из них имеют весьма любопытные названия — гребнепалые гекконы, кровососы, ядозубы, василиски, летучие драконы, гологлазы.

— Раньше я этого вроде как не замечала, потому что я люблю тебя, но в общем-то твоя зеленоватость мне и вправду не очень нравится, — сказала Хильда. — Она немного…

— Так я и знала, — сказала Ребекка.

Ребекка ушла в спальню. Цветной телевизор оказался включенным, неизвестно зачем. В тусклом, зеленоватом сиянии развертывалось действие фильма «Зеленый ад».

Мне плохо, мне плохо.

Я займусь фермерским хозяйством.

Наша любовь, наша сексуальная любовь, наша любовь просто!

В спальню вошла Хильда.

— Ужин готов.

— А что там?

— Свинина с красной капустой.

— Я пьяная, — сказала Ребекка.

Слишком уж часто наши граждане оказываются пьяными как раз в те моменты, когда им лучше бы быть трезвыми, к примеру перед ужином. Опьянение заставляет человека забыть, куда он положил свои часы, ключи или бумажник, а также резко понижает его чувствительность к желаниям, нуждам и физическому благополучию окружающих. Причины чрезмерного употребления алкоголя понятны значительно меньше, чем результаты оного. Психиатры склоняются к мнению, что алкоголизм представляет проблему серьезную, однако разрешимую в некоторых случаях: общество анонимных алкоголиков не только популярно, но и действительно оказывает своим членам вполне реальную помощь, как говорят. А в целом все зависит от силы воли.

— Вставай, — сказала Хильда. — Прости, что я так сказала.

— Ты сказала правду, — сказала Ребекка.

— Да, — согласилась Хильда, — это правда.

— В начале ты не говорила мне правду. В начале ты говорила, что это очень красиво.

— Я и тогда говорила тебе правду, в начале мне казалось, что это очень красиво. Тогда.

Это самое «тогда», кульминационное слово Хильдиной последовательности из трех коротких фраз, является, при употреблении в подобном контексте, одним из самых ранящих слов человеческого лексикона. Ушедшее время! И прошлое, ушедшее вместе с ним. Чем измерить человеческую боль? Но не забывайте, что и Хильда тоже… Сложившаяся ситуация вызывает вполне оправданное сочувствие к Ребекке, однако, дорогой читатель, Хильде тоже не позавидуешь, ибо истина, как справедливо заметил Бергсон, предмет весьма горячий, равно обжигающий пальцы и тому, кто ее кидает, и тому, кто ловит.

— Ну и что же остается? — пьяно, но вполне логично спросила Ребекка.

— Я буду любить тебя, несмотря на…

Хочу ли я, чтобы меня любили несмотря на? А вы? А все остальные? Но не это ли происходит со всеми нами, до некоторой степени? Нет ли у всех нас той или иной существенной черты, которую следует милосердно упускать из вида? Я в упор не замечаю в тебе того, ты в упор не замечаешь во мне этого, вот так вот мы и упираемся из последних сил, чтобы не дай бог не нарушить размеренного хода своих до хруста накрахмаленных, благоухающих левкоями жизней. Такую политику можно определить как «оптимальное использование сложившейся ситуации» (по одежке протягивай ножки), унылая идея, всегда казавшаяся мне бесконечно далекой от американского идеала. Однако мое критиканство следует сопоставить с мнением других авторитетов, например покойного президента Маккинли, утверждавшего, что все мы должны утверждаться в благоприятном, пусть не всегда ликующем расположении духа, ибо сие есть единственно практичный и достойный образ действий.

Хильда погладила Ребекку по голове.

— Снег пошел, — сказала она. — Скоро все будет в снегу. И мы будем вместе, как и в прошлые снежные времена. Пить косорыловку у огня. Истина — это запертая комната, время от времени мы сшибаем с нее замок, а затем снова навешиваем. Завтра ты сделаешь мне больно, и я скажу тебе, что ты сделала мне больно, и так далее, и так далее. Хрен с ним. Вставай, вечнозеленая подружка, пошли ужинать.

Они сидят за столом. Над свининой с красной капустой поднимается вкусный пар. Они мирно обсуждают правление президента Маккинли, беспощадно ревизованное историками-ревизионистами. Рассказ кончается. Он был написан по нескольким причинам. Девять из этих причин останутся в тайне. Десятая состоит в том, что не нужно никогда забывать про человеческую любовь, которая вечно пребудет все такой же бесценной и неприглядной, что бы там ни было отстукано на барабане свежей страницы.

Пойманная мною женщина спросила, не могу ли я ее сфотографировать.

Я отснял три кассеты тридцатипятимиллиметровой пленки и направился, посвистывая, в фотолабораторию.

Я принес контактные отпечатки, и мы изучили их, один за другим. Женщина отметила маркером с полдюжины отпечатков — снимки, где она таращится в объектив. Она не отметила ни одного из улыбающихся снимков, хотя среди них были и очень удачные. Когда я принес пробные отпечатки (не успевшие еще высохнуть), женщина сказала, что они маловаты.