— Откуда ты знаешь, каким он вышел? — нарочито устало отозвалась Люся и посмотрела на часы: а не взять ли такси и не поехать ли домой? А то ведь, чего доброго, Заболоцкая примется сейчас перемалывать кости Нюше и измышлять детали ее связи с человеком по имени Сергей Михальцев.

Странно. Только что агрессивная, Нонка неожиданно притихла, потупилась, а ее и без того красная после коньяка физиономия сделалась пунцовой.

— Ты действительно что-то знаешь? — внезапно осенило Люсю.

— Прости, — вскинула Заболоцкая испуганные, бегающие глаза. — До меня только сейчас доперло, что ты… что Нюша не посвятила тебя… А мне мама рассказала… незадолго до смерти. У нее с головой было уже очень плохо, иначе, Люськ, она ни за что бы не выдала Нюшин секрет! Сто пудов!

Дышать в продымленной кухне стало совсем нечем. По-хозяйски распахнув форточку — якобы продышаться, — Люся уставилась в темное окно. Не очень-то приятно узнать, что подробности твоей биографии, неизвестные тебе самой, вовсе не являются тайной для окружающих, да еще и обсуждаются, интерпретируются. Фу, как противно и унизительно!

— Когда ты ушла из дома, втрескавшись в этого подонка Маркса, Нюша приезжала к маме, плакала, жаловалась на свою несчастную судьбу. Вроде она родила тебя, чтобы у нее была хоть одна близкая душа на свете, думала, что вы всегда будете вместе, а ты ее бросила, как она выражалась, ради какого-то цыгана из-под темной звезды…

«Чует кошка, чье мясо съела! Подруга называется! Что же ты раньше-то помалкивала?» — с неприязнью думала Люся, слушая, как юлит и распинается Заболоцкая, жалостливыми словами пытаясь оправдать больную Елену Осиповну, в полубреду проговорившуюся о том, о чем Нюше обещала молчать.

С другой стороны, так уж злиться на Нонку, пожалуй, не стоило. С какой радости она должна была распространяться об этом раньше, без всякого повода, если считала, что подруга и так все знает? Сейчас же, в связи с архивной находкой, наверное, решила: кого теперь канают дела давно минувших дней? Все уж сто раз быльем поросло…

Нонка запнулась, взглянула с сомнением: продолжать или нет? — и Люся кивнула: давай. Надо же когда-нибудь пройти через это испытание.

Как и следовало ожидать, правда оказалась куда более мрачной, чем материнская легенда о молодом красивом шо́фере. Нюшиным избранником — более подходящее определение не находилось никак — был полностью загубленный в лагере, пожилой по тем временам, совершенно выбитый из жизни, неприкаянный человек. Несчастный, одинокий, выпивающий, без дома, без семьи, он снимал угол где-то в Мытищах и вместе с Нюшей ворочал шпалы на железной дороге. Сама одинокая как перст, Нюша из бабьей жалости прилепилась к нему, но что-то у них не сложилось. Может, они действительно были совершено разными людьми и очень неглупая Нюша это почувствовала? Так или иначе, когда она поняла, что беременна, то, ничего ему не сказав, сразу же уволилась и выписалась из общежития. Месяц ночевала где придется, пока не нашла работу на станции Лосиноостровская — поближе к Москве и подальше от бывших товарок, от их сплетен и пересудов. Здесь она опять получила койку в общежитии, а когда Люсе было два с половиной года, профком выделил ударнице Нюше шестиметровую комнату в коммунальной избушке на краю леса.

А тот человек, по слухам, вроде попал под электричку — сильно выпивши был…

— От такой хреновой жизни любой запьет! — подытожила с тяжелым вздохом Нонка. — Вот суки, сколько же они приличных мужиков загубили! Весь, б…, генофонд. Оставили нам в наследство одних пэтэушников, чтоб их всех разорвало!.. Может, махнем по маленькой? За упокой души и этого бедняги Михальцева, и моей мамы. Знаешь, тридцать лет прошло, а я до сих пор не могу спокойно вспоминать, как мама умирала. Папа умер легко — уснул и не проснулся. Жутко страшно, но не так, — Всхлипнув, она закрыла рот ладонью, чтобы не разрыдаться.

У Люси тоже слезы подступали к горлу. Башка прямо раскалывалась после всего услышанного, безумно хотелось на воздух, на дачу, в свою мягкую, уютную постель. Несмотря на возражения, довольно, правда, вялые, она мгновенно вызвала по мобильнику такси, благо номер диспетчера был записан в память…

Арбатский каменный двор, забитый машинами, бодрящая осенняя сырость и холодная капля с козырька подъезда, скользнувшая по щеке, вернули привычное мироощущение. Без фантомов. Прежде чем сесть в такси, уже желтевшее в ярком проеме подворотни, Люся вытащила из папки Нонкины ксерокопии, разорвала и бросила в мусорный контейнер.

Обходилась она как-то без предков, проживет без них и дальше! Тем более что и они к ней, и она к ним имеют самое отдаленное отношение. На уровне ничтожной клетки. Если вообще имеют. Тот человек, чье имя Нюша утаила и от Елены Осиповны, мог быть вовсе и не Михальцевым. И не Сергеем даже, а каким-нибудь Митрофаном или Селифаном. Отчество Сергеевна, с учетом все той же конспирации, скорее всего, подбиралось по принципу: нравится — не нравится. Разъяснения на сей счет могла дать только Нюша, но подступаться к матери с вопросами Люся, как и прежде, считала для себя невозможным.

Лялька, та сможет. Не постесняется. Запросто учинит бабушке допрос с пристрастием. Именно это соображение в первую очередь и подвигло на то, чтобы избавиться от архивных бумажек.

Нет-нет, не нужны им все эти призраки со сломанной судьбой, мрачные тени далекого прошлого. Позитивненького бы чего-нибудь — это да! Это с превеликим, как говорится, нашим удовольствием.

Сзади все отчетливее хрустели ветки под тяжелой поступью безумца. Непроходимый лес из осеннего превратился в зимний — холодный, с фиолетовыми сугробами. Выбившись из сил, она упала лицом на ледяной, колючий снежный наст, и в ту же секунду земля разверзлась, выбросила столб горячего черного дыма, который подхватил ее и, будто пылесос песчинку, засосал и потащил вниз, в подземелье. Она уже знала, что ждет ее там, внизу: к ней опять потянутся сизые жилистые руки безобразного голого старика, его длинные желтые когти вопьются ей в горло, а сил, чтобы убежать, уже не будет. «Костя-я-а-а-а, спаси меня!!!» — в ужасе закричала она — и проснулась.

Хотелось поспать еще, рано ведь, но достаточно было закрыть глаза, задремать, как кошмарные видения вернулись снова.

Чтобы избавиться от дьявольской фантасмагории, Люся вскочила и, раздернув шторы, впустила в комнату еще слабый, но живой свет осеннего утра, после чего вернулась под одеяло и наконец-то обрела способность мыслить реалистически. Проклятый сон был всего лишь вполне закономерным продолжением ночного бдения над рукописью, которую всучил генеральный. Часа в три ночи, когда слова начали складываться в более или менее внятные фразы, а эпитеты из словаря синонимов придали натуралистичности событиям в мертвецкой, сделалось так невыносимо страшно, что пришлось даже включить люстру.

Вот и спрашивается: если ее обуял такой ужас и уже третью ночь преследуют покойники, что же тогда должен был испытывать сам автор, выдумывая все эти страсти-мордасти про голых, располосованных скальпелем патологоанатома мертвецов и их маньяка-сторожа?.. Может, он вообще лишен воображения и нервы у него как канаты? Из той породы мужиков, кому море крови на экране ящика не портит аппетит? Но, скорее всего, сочиняя эту первую, а по сути финальную главу, итог жизни деревенского паренька Вани Дегтярева, потерпевшего фиаско и в бизнесе, и на любовном фронте, автор просто-напросто не заморачивался. Берег свое душевное здоровье. В отличие от среднестатистического описания природы, сцен с заключением многомиллионных контрактов, депутатства главного героя, его времяпрепровождения в шикарных ресторанах и возни с алчными, продажными бабами, над воссозданием атмосферы морга сочинитель явно не парился, писал, что называется, куда кривая вывезет. Дескать, Руслан поможет. Отсюда и корявый стиль, бесконечное повторение одних и тех же слов. Судя по всему, в данном скорбном заведении глубокоуважаемый, как отрекомендовал его Руслан, никогда не бывал и никаких сизых покойников в таком количестве и сразу, безусловно, не видел. Зато, похоже, встречал на своем веку немало современного дрянного народца, всяких циников нуворишей, собирательным образом которых, переродившись к финалу, и стал Иван Дегтярев. Тут бы его, гада такого, и прикончить, к примеру, в автокатастрофе, пустив белый «бентли» под откос, и дело с концом. И Ваня бы быстрее отмучился, и автор, и редактор. Но романист приготовил бизнесмену, предавшему светлые идеалы своей комсомольской юности, возмездие страшнее не придумаешь: отправил сторожем в морг при больнице для умалишенных, где Иван, и сам свихнувшийся после потери бизнеса, по ночам безраздельно властвовал над безобразными мертвецами обоего пола. Авторская задумка была понятна: мечта героя о власти сбывалась в царстве мертвых. Однако для воплощения такого замысла требовалось куда более изощренное перо, нежели у глубокоуважаемого, вступающего в литературу под звучным псевдонимом Артур Астров.