академия репрезентативна с точки зрения греческого образования того времени? Напрашивается ответ, сводящийся к тому, что мы пока что не в состоянии этого сказать из‐за слабой изученности греческих школ того же уровня, существовавших на греческом Востоке в XVII веке773. В лучшем случае для XVII и большей части XVIII века у нас имеются биографии и списки трудов отдельных преподавателей, но не более того. За исключением философии Теофилоса Коридаллевса, многое остается неизученным. Судя по всему, предполагается, что, несмотря на изначальное осуждение коридаллизма, в конце XVII и в течение всего XVIII века он безраздельно господствовал на греческом Востоке. Однако Коридаллевс в своем подходе многим был обязан учебе у Чезаре Кремонини и явно имел своей целью разбирать Аристотеля без ссылок на веру, тем самым делая философию независимой от теологии. В одной из недавних работ философия Коридаллевса интерпретируется как противоядие от иезуитской схоластики, официально насаждавшееся настроенным антикатолически и прокальвинистски Кириллом Лукарисом, константинопольским патриархом, в его борьбе против поползновений иезуитского образования (особенно натуральной философии) и миссионеров на греческом Востоке774. Как показано в настоящем исследовании, Лихуды прибегали к иному подходу. Более того, на греческом Востоке и среди греческих учителей на Западе наряду с трудами Коридаллевса ходили сочинения Герасима Влахоса, Николаоса Курсуласа и других авторов. Поэтому представляется очевидным, что коридаллизм вовсе не господствовал в XVII и XVIII веках на греческом Востоке и что параллельно ему существовала и другая тенденция (или даже ряд тенденций), представленная трудами Курсуласа и Влахоса. Само по себе распространение трудов Курсуласа и Влахоса в школьном окружении может указывать на более общие течения в греческом образовании XVII века, отражавшие интенсивное иезуитское влияние775. Если дело обстояло именно таким образом, то можно указать, что Лихуды принадлежали именно к этому последнему течению. Насколько можно судить исходя из того, что нам известно, иезуитская система использовалась и в других школах. Но могли ли найтись хотя бы два точно совпадающих курса философии? Пользовались ли преподаватели одним и тем же учебным материалом? Предстоит проделать большую работу, прежде чем мы сможем дать сколько-нибудь уверенный ответ на эти вопросы. И в этом смысле лихудовскую школу можно рассматривать как образец для сопоставлений.

Как пример распространения иезуитского образования посредством занятий в классе учебная программа лихудовской академии дает представление о культурном мире значительного числа представителей петровской дворянской и административной элиты776. Затруднительно определить, в какой степени полученный студентами опыт обучения в академии повлиял на их интеллектуальное формирование. Несомненно, свою роль играло и культурное окружение за пределами классной комнаты. Судя по тому, что нам известно о России того времени, тогдашняя российская культура, существовавшая вне стен академии, порождала импульсы традиционалистского характера и потому противостояла влиянию со стороны академии. Исследователи, занимающиеся эпохой раннего Нового времени, не раз указывали, что культурные контакты за рамками учебных заведений (в смысле ученых бесед по самым разным предметам) носили ограниченный характер. Например, Л. У. Б. Броклисс, исследуя Францию XVII и XVIII веков, указывает, что окружение вне школьных стен отличалось ограниченным уровнем культурных контактов и поэтому ни в коем случае не могло иметь того же значения, что и занятия в классе. Так же и А. Ангелу утверждает, что в поствизантийском грекоязычном мире интеллектуальные искания имели место лишь в школах и, соответственно, до эпохи Просвещения лишь они были подобными центрами777. Можно оспорить безапелляционность подобных заявлений, поскольку интеллектуальные дискуссии вполне могли происходить в монастырских скрипториях или в различных объединениях ученых людей. В частности, в России важным центром культурной жизни в XVII веке был Печатный двор, чьи дьяки и писцы сочинили ряд полемических и иных трудов, таким образом представляя собой отечественную интеллигенцию. Впрочем, на Печатном дворе никогда не было сколько-нибудь значительного числа учащихся, да и дававшееся там обучение, судя по всему, не шло дальше элементарной грамматики и риторики. Соответственно, представляется разумным заключить, что академия вполне могла играть роль еще одного крупного центра русской интеллектуальной жизни той эпохи. Некоторые из ее выпускников, несомненно, проявили себя с самых разных сторон.

В этом смысле кое-что может сказать «постдипломная» деятельность ряда учеников академии. Нам известен послужной список некоторых из студентов Лихудов. Вообще говоря, не все они обучались исключительно под руководством Лихудов. В дальнейшем многие из них вошли в число сподвижников царя Петра, поддержав его вестернизационные начинания. Бывшие ученики академии были в той или иной степени готовы к участию в этих начинаниях. Благодаря знакомству с западной культурой, полученному за годы учебы в академии, они могли с большей легкостью усваивать новые импульсы и влияния, приходящие из Западной Европы.

Реорганизованная Славяно-греко-латинская академия, во главе которой после 1701 года стояли преподаватели, вышедшие из стен Киево-Могилянской академии, в определенной степени продолжала идти тем же курсом, который наметили еще Лихуды в своей академии. К 1725 году она состояла из трех школ: Славяно-русской, Греческой и Латинской. Ее учебная программа предусматривала соответствующую последовательность предметов на всем протяжении учебы и включала богословие, однако, судя по всему, мало кто из учеников добрался до старших классов по философии и богословию. Ее учебная программа также оставалась аналогичной учебной программе лихудовского периода, но повышенное внимание в ней уделялось овладению латынью, на что указывает число учеников в латинских классах. Что касается реального содержания учебной программы, оно еще не подвергалось полноценному исследованию. В той степени, в какой курс, читавшийся Феофилактом Лопатинским (преподаватель с 1704, ректор в 1708–1722 годах), репрезентативен для первой четверти XVIII века, занятия по философии (когда они проводились) в целом проходили под знаком схоластического аристотелизма, хотя с какими-либо сопоставлениями следует подождать до появления более детальных работ, посвященных учебной программе академии, и лишь затем делать обоснованные выводы778.

На данный момент более или менее ясно то, что, подобно лихудовской академии, в первой трети XVIII века академия отличалась весьма пестрым составом учащихся, хотя можно сказать, что он сделался несколько более «плебейским» по сравнению с лихудовским периодом. Собственно говоря, из двух отчетов о составе корпуса учащихся академии, отправленных в Синод в 1727 и 1729 годах, следует, что в ней обучалось совсем немного детей из дворянских семейств. Более того, новые украинские и белорусские преподаватели Славяно-греко-латинской академии привели с собой ряд родственников и учеников из Киева. До 1729 года более трети студентов академии составляли сыновья священников («поповцы»), а еще треть – солдатские дети. Остальными были разночинцы, дети подьячих, крестьяне и «боярских людей дети». Дворян среди учащихся насчитывалось чуть более 1%. После 1729 года в академию принимали лишь