Что делает мир таким, каким мы его воспринимаем? Ведь в моем мире ничего не произошло. Так же гремят по брусчатке вверх раздолбанные маршрутки, также стоят в них пассажиры, заплатившие за то, чтобы сидеть. Так же радостно освещен купол парламентского собрания, под которым уже десятилетия рвут глотки и манишки никому не нужные лорды. Мне был безразличен этот мир, хоть я и жил, прорастая в каждую его жилку всеми своими, когда я был никто и звать меня было никак. Что изменилось? Этот падающий в пропасть мир стал вдруг мне дорог, как будто я вернулся в родной дом после долгой и неудачной эмиграции. Да, пожалуй, это наиболее точно. Конечно! Полны карманы баксами, еще свежи в памяти глупые проблемы в чужом обществе и кажется – вот, я дома, но я теперь такой! Теперь все по-другому будет! Я сейчас пойду в банк, положу все свои деньги туда, буду пользоваться только кредиткой! Возьму в том же банке ссуду. Буду разводить раков и продавать в Париж! Я открою клуб любителей родной речи и переборю всех этих политических спекулянтов. Как здорово будет дома. Я сейчас созову всех друзей, с которыми не виделся уйму лет, мы поедем на природу жарить шашлык, купаться в реке, приставать к девкам и ловить рыбу... Как здорово дома! Тем более, что теперь я могу так много!

И только на второй день вдруг выясняешь, что жулик-работодатель из другой страны так и не заплатил тебе деньги и все твои сбережения в далеком банке накрылись ввиду того что! Потом выясняешь, что ничего не можешь положить в местный банк, потому что там пасутся жуки с такими деньгами, которые и не снились Рокфеллеру. А потом, что раков разводить запрещено и что банки вообще не дают ссуду. Потом – из друзей остался только один, но жена не выпускает его из дому больше, чем на час. И через неделю вдруг понимаешь, что ты опять в той же заднице, из которой убежал уже давно в поисках разумной жизни. Но так и не нашел ее. И пусть ты теперь думаешь другими категориями, привык к другой пище и пьешь только виски и только вечером. Проходит мгновение – и ты такой же, как и все в этой трясине. И думаешь, как и все, и уже покупаешь водку и норовишь выпить с утра... И твои знания и умения никому не нужны. Хотя, попробуй я хоть кому-нибудь рассказать о своей, Фарбера, работе... Упекли бы в психушку и искал бы я там темпоральные тоннели до конца дней. Своих. Что-то на меня странные мысли налезли по пути домой. Удивительно, я назвал это домом. Дом, где нет Веры? Это нонсенс. Ладно... А какого я вообще сюда приперся? Что я хочу здесь найти? Бланка? Так его давно нету нигде. Понять, куда и за кем я гонялся? Так и так все ясно. Что меня сюда понесло?

Я слишком задумался. Так, что остановился на распутье. Вернее на тротуаре, не совсем понимая, куда мне идти. И место выбрал такое неудачное. Как раз напротив входа, или даже скорее въезда в Дом правительства. Чем вызвал искреннее недоумение помноженное на служебное рвение у охраны. Мелкого роста усатый милиционер, даже не интересуясь, смотрю ли я на него, поманил меня пальцем. Как-то пренебрежительно. А у меня сработал низменный рефлекс.

– Вы меня? – энергично хлопоча лицом и тыча в грудь пальцем, спросил я.

– Сюда иди. Когда приказывают, – пробурчал мент.

Ну почему здесь, в этом мире я вообще не могу сопротивляться? Я, Фарбер! Я побрел, как козел на заклание, к этому стражу правопорядка. В его понимании.

– Шо, в гостях был? – не глядя на меня, задал вопрос страж.

– Ну, не совсем в гостях, но, – начал было я.

– Ясно. Документы.

– Что документы? – Я сделал вид, что не понял.

– Шо, юморист? Шутки любишь? – Мент, по-моему, обиделся. – Сейчас пошутишь у меня.

И нажав кнопку на рации, притороченной к солидно выступающему животу, произнес:

– Седьмой? Га? Мыкола, тут шутник у меня. Ага!

– Да есть у меня документы, есть. – Я стал судорожно рыться и выискал в итоге какой-то аусвайс в кармане.

– Ага, проверим щас. – Мент опять нажал кнопку на рации и просипел: – Ало! Яна, пробей у себя там – Стамин, шо за птыця?

Рация прошипела и выдала какой-то непонятный грюк. Но мент, прижимавший ее к уху, понял больше меня. Он огляделся и, увидев подкатывающий воронок, сказал:

– Ну шо, гражданин Стамин, довыё...? Шож вы, пьяный ходите, а еще родину не любите? – Милиционер прямо сиял.

– Я не пьяный! – уже совсем теряя терпение, прорычал я.

– Ага! Еще и оскорбление при исполнении. Обвинили в брехне. – Мент сиял. – Ну шо, добро пожаловать домой! Теперь твой дом на нарах, умник!

Набежавшая из воронка братия скрутила меня в момент. Впрочем, мне и самому стало интересно, что же происходит. И я поплыл по волнам.

Дорога на узеньком поперечном сиденье в курятнике воронка прошла на удивление безвредно и уже через пятнадцать минут меня выволокли для дальнейшего действа. Я находился во дворе какого-то пенитенциарного заведения. Судя по зарешеченным до самого пятого этажа окнам и общей бодрой обстановке. Меня моментально препроводили в очень скромный кабинетик и усадили на плотно принайтованную к полу табуретку. Через мгновение в кабинет вошел старый знакомый – бледноглазый функционер из Министерства.

– Я и не сомневался, Стамин, что мы с вами скоро встретимся в совсем других условиях. Ох, предупреждал я вас. Вот видите. Сначала вы в своей работе интересы родины не блюдете, потом пьяный у режимного объекта шляетесь, – без всяких вступлений начал он.

– Во-первых, я не пьяный, а во-вто... – начал оправдываться я.

– Нам лучше знать, пьяный вы или нет, а что во-вторых? – перебил меня чиновник.

– А во-вторых, я просто домой шел.

– У предателей нет дома в нашей стране, – сказал белоглазый и даже раздулся, гордясь своей патетикой.

– Вы можете предъявить мне какие-нибудь обвинения или объяснить причину моего задержания?

– Тридцать шесть часов до выяснения мы вас подержим. А выясним, сообщим. Пока обвинения – попытка проникновения на режимный объект с целью похищения секретов страны, оскорбление при исполнении и общая невосторженность мышления. Идите, вас проводят в камеру.

– В какую камеру? – не понял я. Вернее, не захотел понять.

– Камеру предварительной санации национального самосознания! – заключил собеседник и покинул кабинет.

Ему на смену пришел прапорщик внутренних войск и скомандовал на выход. Сразу сработал давний жизненный опыт. Еще с армии. У прапорщика галстук всегда засален на узле. Весь зеленый, а на узле почти черный от шейного жира. У младших офицеров галстук засален меньше, но жирные пятна на штанах. И так далее. Эти реминисценции сопровождали меня вплоть до той самой камеры. Но войти в нее не привелось. Прапорщика остановил какой-то капитан. В штанах. Оказалось, есть еще один человек, желающий допросить меня.

Ждал меня, как оказалось, Дуганов. Мне почему-то сразу полегчало от того, что я встретил этого человека, пока еще не зная, почему.