И тут же к брату завалился очередной нуждающийся в его помощи: метр восемьдесят ростом, похожий на дикого кабана, жирный до неприличия и из-за этого кажущийся невысокого роста — бухарский еврей по имени Иосиф. Или просто — Йоська, как его брат называл. Брат его жалел, что он такой неудачник. «Неудачник Йоська» уже 10 лет отсидел. Он был картёжник, мог за вечер дом выиграть и два проиграть на следующий день и объявить жене, что дома у них уже нет — они уже бомжи! Его жена-армянка, которая этого бегемота почему-то любила или делала вид, что любит. Её брат, который не мог ей простить, что она вышла замуж за бухарского еврея. «Садитесь», — предложил всем троим брат, представив меня как уже почти врача, который хоть и без диплома ещё, но уже хороший психотерапевт-психолог. Тройка расселась в кабинете брата: муж напротив жены, а её брат выбрал место ближе к следователю, что означало его желание «свершить суд» над деверем. Брат начал с того, что обругал Йоську за его глупость и несдержанность, но преподнёс это как признак его простодушия, наивность, веру в людей. А люди этим злоупотребили и подставили его, что не уменьшает его вину перед такой прекрасной женой. И он, грешник, должен каяться, умолять ее простить! Чувствовалось, что речь брата растрогала жену «добрейшего бухарика» и она готова была уже простить. Но «бухарик Йоська» не был психологом, в отличие от брата. И дурацкими, неуместными фразами он разрушал всю «паутину», свитую братом, говоря, что он мужчина и имеет на всё право! Он приносит в дом деньги, а его жена, паразитка, должна подчиняться и не влазить в его дела. Она должна сидеть дома и радоваться, когда «бегемот вернётся с пастбища», и если он её дома не застанет, когда вернётся, то просто убьёт. «Вот видите! — взорвался от ярости брат-армянин. — Он же тупица, деспот, как можно с ним разговаривать!». — «Ты ненавидишь евреев! — заорал на него Йоська. — И с самого начала вмешивался в нашу жизнь!». — «Да, я не люблю евреев, — признался армянин, — но в особенности таких, как ты — бухарских! Я ничего не имею против таких, как следователь, но бухарские — хуже таджиков!». — «Я тебя, сука, зарежу!» — был ответ Йоськи. «Успокойся, — призвал его брат, — помолчи». — «Я его всё равно зарежу!» — пообещал Йоська. Всё же брату удалось немного всех примирить, и они ушли, как не совсем «дружная семья», где все должны были бы дружно жить.

«Я, конечно, понимаю, что это „сизифов труд“, — сказал брат, когда они ушли, и добавил: — Но этот Йоська готов помочь другим и сказал, что с удовольствием тёщу мою удавит, если я его попрошу. Я бы её и сам удавил с удовольствием. Она написала письмо прокурору, что я к ней груб и не заслуживаю из-за этого работать в прокуратуре. Прокурор посоветовал, чтобы я не связывался с ней». — «Тёщу себе не выбирают», — сказал я брату философски. «А надо», — произнес уверенно брат. «А зачем ты со Шноркиным возишься?» — спросил я его. «Он нормальный парень», — заверил меня брат. «Пока ты ему нужен», — ответил я. «Вот и хорошо, — возразил брат, — что я в его помощи не нуждаюсь. Он зависит от меня, а не наоборот». — «Лучше тебе от таких никогда не зависеть!» — пожелал я ему. «Нет, в нём ты ошибаешься», — сказал брат. «Мне сейчас легче судить, чем тебе! — возразил я ему. — И знаешь почему? Потому что от меня Шноркин не зависит. Помнишь, я тебе ещё в юности говорил, что тот или иной твой товарищ — дерьмо! Потому что я уже тогда понял и именно так тебе сказал, по-моему, мне было лет 17–18: „О человеке надо судить по тому, как он относится к людям, от которых он не зависит, а ещё лучше, к тем, которые зависят от него, а не наоборот“». — «Да, помню это твоё высказывание — достойное войти в сокровищницу человеческой мысли. Ладно, пойдем лучше шашлыки поедим. Я знаю хорошее место в Варзобском ущелье». Выбрав хорошее место у горной реки, сидели за столиком, ждали свою порцию, которая жарилась на углях. От голода пощипывали лепёшку и пили чай с «печаком». Наш шашлык был через полчаса уже готов, и мы приготовились его есть, когда произошло то, что характерно для Средней Азии, и в частности, Таджикистана. Подошли два молодых таджика и, перебросившись с шашлычником несколькими таджикскими «междометиями», получили наш шашлык и, сев неподалеку от нас, стали его аппетитно жрать! Брат подошёл к шашлычнику, и тот, как ни в чём не бывало, сказал, что следующий шашлык — точно наш. «Если никто не подойдёт из таджиков, — сказал я брату. — Ты стал как-то добрее к негодяям! Представляю, что бы ты сделал с этим шашлычником, когда мы только приехали в Душанбе!». — «Да, — согласился он, — мне сейчас не хочется своими возможностями пользоваться. Мне не нужно доказывать свою власть», — пояснил он. «Но мне ещё нужно! — сказал я. — Можно? — Спросил я брата. — Я это сделаю вместо тебя». — «Давай», — согласился он. Подойдя к шашлычнику вплотную, я ему тихо сказал: «Вы очень плохо сделали! Вы отдали шашлык начальника милиции! Можете себе представить, что он с вами сделает?! Я его знаю, он молчит, но уже завтра готовьтесь! Мне очень вас жалко, как вам плохо будет! У вас, наверное, есть дом, жена, как мне вас жалко! Но я вам поэтому и говорю тихо, чтобы начальник не слышал. Он и не знает, что мне вас жалко». — «Спасибо, друг, большое спасибо, век тебя не забуду!» — забегал побледневший шашлычник и через 20 минут сам принёс нам большое полное блюдо с шашлыками, порций шесть, хотя мы заказывали только две. На другом блюде — помидоры, огурцы, гранат и, низко поклонившись в пояс, пожелал здоровья, хорошего аппетита, и пообещал ещё принести сколько надо! «Вот это — достойное обслуживание такого человека, как ты!» — сказал я. «Да, неплохо, спасибо брат! За кого ты меня выдал? Кто я такой?». — «Всего-навсего — начальник милиции, — объяснил я. — Он, дурак, вряд ли знает, что есть ещё прокуратура. Бьют ведь в милиции!». — «Нет, какой денег! Не обижай, спасибо! — сказал шашлычник на прощание. — Я тебе ещё должен! Приходи в любой день, рад буду, извини брат!».

Второй семестр, так же как и первый, был химическим, физическим, анатомическим и прочей гадостью. Эти и другие предметы мало или вообще не имели отношения к практической медицине. Химики и физики знали, что их считают не главными в институте носителями знаний, поэтому особенно усердствовали, старались доказать, что из-за химии и физики можно из института вылететь, и многие вылетали, не сдав зачётов. Все группы примерно на одну треть усыхали, и из нашей трое стали «бедными колхозниками». А вот Одинаев и Насрединов приходили ко мне регулярно домой, требовали объяснить то, что они не понимают, а не понимали они всё. Они так же регулярно продолжали списывать лабораторные работы. Они готовились стать «духтуркалон» — главными врачами. Анатомия тоже продвигалась, менялись темы, тома атласов, кости сменились на мышцы, сухожилия, скелет обрастал мясом, затем стали появляться и внутренние органы. Мешков перестал выдавать кости, и уже выдавал: кишечник, сердца, желудки, печёнки. Дошло дело и до половых органов. И один такой — «чёрный» — принесли на подносе в аудиторию, чтобы мы его изучили, а главное, подержали в руках. Кое-кто из женщин и девушек испугался. «Ой, фу, не возьму в руки!» — завопила Ася в истерике. «Возьмите, возьмите в руки!» — настаивала анатомичка, заметив Асину реакцию. «В жизни пригодится!» — поддержал я вслух. Моя жизненная мудрость была одобрена только Разумовой. Ася стала надевать резиновые перчатки. «Нет, возьмите голыми руками! — настаивала анатомичка. — Врач не должен быть брезгливым!» — пояснила она. «Ты что, и у своего мужа будешь брать резиновыми перчатками?!» — «спошлил» я, но, как ни странно, рассмеявшихся оказалось больше, чем от первой шутки. Даже анатомичке стало весело, и она уже слегка возбудилась, поэтому стала настаивать обязательно взять член голыми руками. И вся группа вслед за ней немножечко возбудилась и кричала громко: «Возьми, возьми!» — как «Горько, горько!». И наконец, целомудренная Аська, почувствовав себя как бы невестой, взяла отрезанный у кого-то член в руки. И засмеялась, что ничего, оказывается, страшного! Вскоре все стали привыкать к членам, а мужская половина — и к женским органам, которые тоже в обилии приносились на занятия. Затем труп стал «кровоснабжаться», мы стали изучать кровеносные сосуды: аорту, вены и лимфатические сосуды. Пришлось Свете Симоненко с профессором Фромкиным по всем этим образованиям продолжать гулять на сцене, пока Фромкина не сменил зав. кафедрой Пулатов, и вместо Светы пришлось несколько раз прогуляться по сцене Зухуровой. Каждый профессор гулял со «своими». Зухурова у местных тоже считалась красавицей. А профессор Пулатов хотел, чтобы уровень его лекций не уступал уровню Фромкина, поэтому старался делать всё то же самое. В том числе, и вредные привычки Фромкина повторять. Анатомию я учить ходил уже только с Разумовой. Ася не выдержала нагрузки. Ещё ходил Петя Мулюков, но он был прочно закреплён за Геной Мешковым. Они вместе учили, а затем вместе уходили домой. Я с Разумовой тоже уходил «вместе», стали ходить ко мне в гости и продолжать учить. Чтя заповедь: «Где едят — там не гадят!», я соблюдал дистанцию, и мы, в отличие от пары Петя — Гена, были чисто товарищами по учёбе. В институте нам старались привить качества, как считали, необходимые для врача: отсутствие брезгливости и умение отрезать голову, что мы делали у лягушек, на занятиях по физиологии. Берёшь ножницы и отрезаешь лягушке верхнюю челюсть с черепом, остаётся только туловище со спинным мозгом. Подвешиваешь лягушку на крючок и слегка шибаешь её током, и она интересно ножками дёргает. «Выдающийся эксперимент», доказывающий, что головной мозг не нужен, и спинного достаточно! Можно и в институт поступить только с его помощью, и «духтуркалон» даже стать. Затем берёшь проволочку, которую тебе лаборант заботливо приготовил и, просунув её в спинномозговой канал, тщательно разрушаешь спинной мозг. И лягушка уже не дёргается от тока, что доказывает, что без спинного мозга никак нельзя «духтуркалон» стать.