Внимательный хозяин поднимал тосты, его поддерживали, и к одиннадцати все были веселые, хохотали, много ели, мужчины выходили курить в коридор, где объединялись с такой же соседской компанией.

– Спойте, что ли, Антонина! Да тихо вы! Как поет! – успокаивал галдящих гостей хозяин.

Теща Белова хорошо пела. Жена тоже. Сан Саныч вышел в коридор, он с утра был не в духе. Теща с Зинаидой дошивали на машинке платье, и он им мешал, а потом, уже перед выходом, пристали, чтобы он надел шелковую рубаху и веселенький галстучек с петушками. Отстали, только когда он заявил, что вообще никуда не пойдет.

На просторной лестничной клетке дым стоял коромыслом. Мужики сидели на широких деревянных перилах, на красном противопожарном ящике с песком с надписью «Не курить!», курили, разговор шел о подледной рыбалке. Руками махали, подсекали, вытягивали, Белов послушал их, своего механика представил – тот бы сейчас рассказал! Старпома вспомнил, подумал, что скоро увидит их в Красноярске. Настроение маленько поднялось, и он вернулся в квартиру.

– Ой, мороз, моро-оз… – заводили мама с дочерью на два голоса.

– Не-е морозь меня, – дружно подхватывали все.

Красиво выходило. Сан Санычу медведь на ухо наступил, и пел он только крепко выпивший, когда сам себя не очень уже слышал. Сейчас ему не хотелось, он махнул несколько рюмок коньяку, расшевелил им флотскую гордость и посматривал на всех снисходительно. Он был тут самым молодым и не самым важным, но и не последним, как выступала сегодня утром теща. Вспомнилось, как в уходящем году первым привел караван в Ермаково, и еще всякое приятное вспоминалось, и конечно Николь. Сладкое тепло разливалось по душе… Представил, как заходит с ней, красиво одетой, в эту компанию. И как они, черти, рты-то поразинули бы! Он еще махнул душистую, но слабую против спирта рюмку армянского и довольно крякнул в кулак. Прямо до печенок пробирала его выпившую душу эта девушка! Не понимал, чего вообще сидит тут, а не едет к ней в полярную ночь, мороз и пургу…

Он оглядывал всех и радовался, что хорошо выпил и ему уже на всех начхать. То есть все тут были ни при чем, но теща и торгаши ее… Белов их презирал! Жалкие торгаши, и все! Жена опять танцевала со старлеем. Повиливала крепдешиновыми формами.

– Уведут у тебя Зинку, Сан Саныч… – облапил его Иван Зверев. – Чего суровый такой? Давай дернем спиртяжки, друг!

Рука старшего лейтенанта Квасова уверенно скользнула ниже талии Зинаиды, подержалась там и снова вернулась на место. Белов заметил это, нахмурился было, но тут же и усмехнулся. Квасов был старше его раза в два, длинный, с гадючьим взглядом, разжалованный за что-то в их края… Квасов был говно против него! И Зинка ему под стать! Если бы этот носастый Квасов увидел Николь!

– Давай, Иван! Выпьем за наш Север! За Енисей! – Сан Саныч обнял Зверева. – За настоящую мужскую работу! – он гордо повернулся в сторону танцующих, но Зинаиды с Квасовым уже не было.

Они выпили с Иваном и даже поцеловались и пошли курить на лестницу. Возле вешалки Квасов что-то настойчиво говорил в самое ухо Зинаиде, та улыбалась. Сан Саныч, пьяно ухмыляясь, прошествовал мимо, но вдруг остановился:

– Зинаида! – окликнул грубовато.

Зинаида оставила старшего лейтенанта и, не отвечая Белову, пошла к столу. Квасов с раздражением и угрозой смотрел на Белова. Белов на него. Зверев утащил Сан Саныча и дал ему папиросу. На лестнице никого не было.

– Я ему чердак раскрою! – ярился Сан Саныч. – Мне начхать, кто он! Если он мужик…

По радио ударили куранты. «Ура-а!» – грянуло во всех квартирах. Шампанское захлопало. Иван тоже заорал прямо в коридоре, и они вернулись за стол. Слово взял хозяин:

– Пять лет прошло с войны. Тяжелых лет. И голодных, и одеть-обуть нечего было, но вот гляжу на нас, на наш стол! Все у нас есть! А будет еще лучше! С новым годом, товарищи! С новыми надеждами на счастливую жизнь! И чтобы не было войны!

– С Новым годом! За мир во всем мире! С новым счастьем! – зашумели, поднимаясь.

– За Сталина! – перебивая всех, неторопливо встал Квасов и, презрительно ухмыляясь, поднял над собой рюмку.

– За Сталина! За Сталина! – поддержали все не очень стройно и стали чокаться.

– За великого Сталина! – давил сквозь стиснутые зубы Сан Саныч, плеща коньяком.

Он уже набрался, но продолжал пить, мешая спирт с коньяком. Лез к Звереву:

– А бывают француженки! Ваня, это знаешь что?! Не могу тебе сказать! Это как твое небо! – Сан Саныч распахнул руки. – Вот! Глаза! Понимаешь?! Таких русских баб не бывает! Ни хрена! – за столом было шумно и Сан Саныч орал, заглядывая в лицо товарища. – Ты видал француженку когда-нибудь? Не видал?! А-а-а! Давай за нее выпьем, я тебе потом расскажу, я сейчас пьяный уже. Надо за ней на самолете слетать! Слетали бы, забрали бы ее и… фьють! Развелся бы к черту! Пусть эта… – Белов обводил стол мутным взором, пытаясь вспомнить имя жены. – Ну, пусть катится на хрен!

– Сан Саныч, – унимал его Зверев, – не маши так руками и не ори на весь стол.

Домой его вели Квасов с Зинаидой, но Сан Саныч этого не помнил. Помнил, что они шептались в темноте комнаты, а его так мутило, что он хотел, чтобы они исчезли.

Проснулся на полу. Прикрытый полушубком. Жены дома не было, старший лейтенант Квасов стоял над полумертвым Сан Санычем и больно давил каблуком на ладонь:

– Фраерок! Ты понимать-то способный?

Белов с трудом разлепил веки.

– Еще раз рот разинешь, не ты, а я тебе чердак раскрою! Я полжизни этим занимался! Понял?! – он пожевал тонкими губами, как будто собирался плюнуть в Сан Саныча. – И бабу твою… куда хочу, туда и буду! Ты понял или идиот?

Он выругался заковыристо и ушел.

Было уже полтретьего ночи, Ася сидела у письменного стола с маленькой лампочкой. Свекровь тяжело дышала за шторой, дети спали тихо. Соседи тоже угомонились, гости от них разошлись, только на кухне кто-то гремел – наверное, Нина мыла новогоднюю посуду.

Ася после 1937 года не ставила елку. Дети привыкли и не просили. В отличие от Горчакова, этот самый страшный день их жизни она помнила до мельчайших деталей. Каждый год 31 декабря, истязая себя, вспоминала, как в то утро они с Герой катались на лыжах в парке недалеко от Васильевского острова, Гера вычитал, что это очень полезно для ребенка. Пришли домой только к обеду и начали наряжать елку. Игрушек не было, они делали их из ваты и бумаги, красили сосновые и еловые шишки, снежинки вырезали из золотистых оберток от конфет и клеили на окно разведенной мукой…

Она сидела в темноте, и из темных туманов времени всплывали и всплывали подробности той ночи. Она звала Геру ехать к родителям, встречать Новый год в Москве. Если бы уговорила… Таких случаев было много – человека не находили по какой-то причине и потом уже не трогали. Она пыталась представить себе их другую, обычную, как у всех людей, жизнь, но не могла вообразить Горчакова, лежащего на диване с газетой… или сидящего за столом, сервированным хорошей посудой и приборами.