— Слышишь, «The Horse», пойдем в гостиную, — она схватила меня за руку и потянула к двери, — пойдем, тебе надо потанцевать.

— Я не могу. Мои лодыжки…

— Лодыжки? Что с ними? Пойдем.

— Я не могу. — Ханна распахнула дверь. В комнату ворвались энергичные звуки рожков, имитирующих дробный стук копыт. Ханна пару раз качнула своими тощими ковбойскими бедрами. — Ханна, послушай, Джеймс… у него возникла небольшая проблема. Мы с Крабтри должны ему помочь.

— Что за проблема? Можно я тоже поеду?

— Нет. Я не могу тебе рассказать. Ничего серьезного. Ханна, я обещаю, мы съездим за Джеймсом — это не займет много времени, а потом я с тобой потанцую. Хорошо? Клянусь, мы обязательно потанцуем.

— Он застрелил собаку ректора?

— Что он сделал? — Я снова прикрыл дверь. — Кого он застрелил?

— Вчера вечером кто-то застрелил собаку ректора. Ну, эту, слепую. Пес пропал, и полиция считает, что его убили. Они обнаружили на ковре следы крови. А потом доктор Гаскелл нашел застрявшую в полу пулю.

— Боже мой, какой кошмар.

— Крабтри сказал, что это очень похоже на работу Джеймса. Во всяком случае, он на такое способен.

— С чего он взял? Откуда он вообще знает, на что способен Джеймс.

— А кто знает? — спросила Ханна.

«Уж ты-то точно не знаешь». Я стиснул руку Ханны в своих ладонях.

— Я скоро вернусь.

— А мне нельзя с тобой?

— Нет, думаю, тебе лучше остаться дома.

— Я занималась французским боксом.

— Ханна!

— Ладно, я поняла. — В семье Ханны было девять старших братьев, и она привыкла к тому, что мальчишки не принимают ее в свои игры. — Но можно мне хотя бы почитать «Вундеркиндов», пока вы ездите выручать Джеймса?

Я все еще не мог полностью осознать, что кто-то уже начал читать мою книгу. От мысли, что у нее появился читатель, у меня екнуло сердце и закружилась голова.

— Да, конечно, можно.

Ханна придвинулась поближе и засунула указательный палец мне за ремень. Ее пальчик оказался между пряжкой и моим животом.

— Можно я возьму твоих «Вундеркиндов» к себе в комнату и побуду с ними наедине? — Ханна так сильно дернула меня за ремень, что я чуть не опрокинулся прямо на нее.

— Ммм… не знаю, — сказал я, отступая на шаг назад. У меня мелькнула мысль, что я всегда отступаю при приближении Ханны Грин. — Как они тебе?

— Кажется, я их люблю.

— Правда? — Похвала Ханны, хотя и брошенная вскользь, неожиданно наполнила меня небывалой силой и уверенностью. Я сглотнул застрявший в горле комок. И вдруг ясно понял, как долго я находился один на один с моими «Вундеркиндами», сколько лет блуждал вслепую, не зная, куда и зачем иду. В самом начале я показал несколько первых глав Эмили. «Написано ужасно по-мужски» — это были единственные запомнившиеся мне слова. Я тогда посмеялся над ними, но с тех пор я был единственным читателем, пророком и создателем и, если не считать моих героев, единственным живым обитателем моей маленькой пенсильванской Утопии. — Хорошо. Конечно, возьми.

Она приподнялась на цыпочки и заглянула мне в лицо. У нее были сухие обветрившиеся губы, Ханна намазала их ванильным бальзамом.

— Кажется, тебя я тоже люблю, — сказала она.

«О-о, черт возьми. Может быть, мне и вправду лучше остаться».

— Трипп вернулся? — откуда-то снизу донесся голос Крабтри. Он звучал так жалостливо, и в нем слышалось такое облегчение, что я почувствовал нечто вроде угрызений совести. — Где он? Трипп!

Я вздрогнул и отшатнулся от Ханны.

— Не показывай ему рукопись, ладно? Спрячь, пока мы не уедем. — Я мягко потрепал ее по щеке и взялся за ручку двери. — Не скучай, скоро увидимся.

— Будь осторожен, — сказала она, отлепляя волосок, который повис у нее в уголке рта, приклеившись к намазанным бальзамом губам.

— Я буду очень осторожен.

Поскольку Ханна влюбилась в меня, у меня появилось полное право начать давать ей обещания, которые я не собирался выполнять.

* * *

Я нашел Крабтри в холле. Он стоял в полном одиночестве, прислонившись плечом к дверному косяку, и наблюдал, как люди в гостиной пытаются изобразить троянского коня. Одну руку он непринужденно сунул в карман брюк, в другой держал маленькую пластиковую бутылку минеральной воды. Мне показалось, что в мое отсутствие Крабтри решил сменить имидж Терри Веселого Озорника, мастера устраивать разные забавные шалости, на образ одинокого, трезвого и утомленного жизнью человека, который на собственной вечеринке стоит возле стены и смотрит на этот безумный мир скучающим взглядом. Терри Крабтри был одет в один из своих двубортных костюмов, отливающих металлическим блеском; сегодня он выбрал серый костюм с легким, почти неуловимым голубым оттенком, напоминающим мягкое свечение экрана черно-белого телевизора. Его глаза за круглыми стеклами очков были тусклыми, лицо опухло, на щеках проступили какие-то неровные красноватые пятна. Терри стоял на пороге гостиной и смотрел на танцующих в комнате людей. Он напомнил мне Джеймса Лира, который вчера вечером точно так же стоял в саду Гаскеллов и, задрав голову, с угрюмой завистью всматривался в освещенные окна особняка.

Как только Крабтри заметил меня, на его лице появилась обычная невозмутимая ухмылка. Он едва заметно кивнул и вновь отвернулся, уставившись на танцующих.

— Ага, явился, — сказал он безразличным тоном, казалось, мое внезапное появление ничуть его не тронуло, как будто пять минут назад он не бродил по дому, как заблудившийся призрак, выкрикивая мое имя. — Куда ты запропастился?

— Ездил в Киншип.

— Знаю.

— Как ты тут?

— Помираю, — он закатил глаза. — Знаешь, Трипп, этот твой Праздник Слова самая скучная вечеринка, на которую ты меня когда-либо приглашал.

— Извини.

— Посмотри на этих людей, — тоскливо вздохнул он.

— Они писатели. Поэты, как правило, более искусные танцоры. Но в этом году у нас с поэтами недобор.

— А эти кто — прозаики?

— В основном. — Я несколько раз тряхнул головой и судорожно подергал плечами. — Мы, прозаики, обычно предпочитаем стиль «бешеный Снупи».

— И все как один порядочные люди. У вас в Питсбурге совсем нет геев?

— Почему, есть. Я сейчас им позвоню.

— Да еще ты, как последняя сволочь, исчез, не сказав ни слова, и увез мой саквояж со всеми лекарствами.

— Неужели? Кто бы мог подумать, что у тебя в саквояже лежат лекарства?

— Лежат. Во всяком случае, лежали до вчерашнего вечера, пока ты не начал шарить по моим сумкам.

— Извини. Правда, мне очень жаль. Крабтри, пойдем со мной.