И тот сразу все понял. Он всегда отлично понимал такие взгляды.

— Давай за настоящих мужиков, за русских офицеров! — объявил Агафон тост и наполнил Вовкин стакан до краев. — Ты, Вовка, все-таки молоток! Это ж надо, с одного удара положил его, гада!

— Ну, не так чтобы прямо с одного… — заскромничал было Контрабас. Однако тут же взял себя в руки. — Хотя где-то примерно так оно и было!

И, довольно крякнув, опрокинул в себя стакан.

…Через час с небольшим, когда Нина Семеновна, ворча и вздыхая, отправилась спать, Гиря ткнул в бок осоловевшего Агафона.

— Ну? — тот дернул тяжелой головой.

Гиря показал на Контрабаса. Старший брательник громко храпел, уткнувшись лбом в стол. Деваха его куда-то исчезла вместе с Полухиным, прихватив с собой баклажку с остатками чачи. Агафон почесал лоб, встал и прикрыл дверь в коридор.

— Смотри за ним, — шепотом сказал Гиря. — Если проснется, хряснешь вот этим по башке.

Он показал на здоровенную салатницу с остатками лука, масла и плавающими в нем островками сигаретного пепла.

— Иначе он нам обоим бошки отшибет!

Но к крайним мерам прибегать не пришлось. Гиря наклонился, расстегнул боковой карман на Вовкиной брючине и быстро достал пистолет. Контрабас продолжал храпеть в стол.

— Пошли, быстро!

Только выбежав из подъезда и выскочив на улицу, они перешли сперва на быстрый шаг, потом на обычный. Оба все время оглядывались.

— Да нет, он только утром прочухается, — тяжело дыша, сказал Агафон. — Нам надо пару дней перекантоваться, а потом он уедет… Ты молодец, быстро сообразил!

— А то! — довольно ухмыльнулся Гиря. — Пойдем в тепляк, где мы ночевали, когда мамка из дома выгнала… Только надо еще бухла взять. И закусь.

— На какие шиши?

— А вот на какие! — Гиря распахнул куртку и показал черную рифленую рукоятку. — Заодно потренируемся. А завтра пойдем этого Мудозвона нахлобучим!

— Надо только хари спрятать…

У Гири была лыжная шапочка с прорезями для глаз — в ней он пару раз срывал шапки и дергал сумочки. Сейчас надел, раскатал и гордо выпятил грудь — вылитый гангстер! Агафон обвязал грязным платком нижнюю часть лица, как в кинухах про Дикий Запад. Так они и закатились в ночной ларек, Гиря стал размахивать пистолетом и истерически заорал:

— Деньги давай! Водку давай и жратву!

В это время пистолет выстрелил, Агафон чуть не обмочился. Зато молодая продавщица, побледнев, мигом выгребла мятую пачку десяток и полтинников, сунула в пакет три бутылки водки, батон вареной колбасы и кусок сыра. Гиря забрал добычу, они вышли на темную улицу, сняли платки и через «проходняки» вышли к трамвайной линии. Дождавшись вагона, молча проехали четыре остановки, зашли в парк Революции, в глубине нашли колодец теплоцентрали, сдвинули крышку и спустились в раскаленное бетонное нутро.

— Ну, понял, как надо работать? — спросил Гиря, считая деньги. — Ого, почти шестьсот рябчиков! На три дня хватит…

Он уже вошел в роль главаря, и спорить с ним было трудно: у кого оружие — тот и главный!

— Только смелей надо, а то стоял, как баран!

— Ты не обзывайся! — огрызнулся Агафон.

— Я не обзываюсь, я разбор делаю! Нам еще на Мудозвона идти!

— А зачем ты стрелял? Она бы и так все отдала!

Гиря замялся.

— Так… Случайно получилось…

— Смотри, чтобы у Мудозвона так не получилось. Нам трупак не нужен!

— Если такой умный, то я тебе пушку отдам…

— Да ладно. Там мы не такие бабки срубим. И классного бухла попробуем. А если что-то не так, вначале в воздух…

Братья принялись живо обсуждать предстоящее дело, рисуя самые радужные картины для себя и самые мрачные — для имущества и здоровья известного в городе коллекционера господина Нобельзона, которого они для простоты называли Мудозвоном.

* * *

В три ночи в «Мелехове» самое движение. Народ уже расслабился, выпил, занюхал «кокса», наглотался амфетамина или экстази, поплясал, выплескивая накопившуюся от наркоты дурную энергию, посмотрел стриптиз, разбился на пары и пошел на стоянку, чтобы перепихнуться по-быстрому в машине да вернуться за продолжением удовольствий.

Леший смотрел на все это неодобрительно. Раньше морфий кололи с большого горя — кто-то после тяжелой операции пристрастился, у кого-то несчастье в семье, кого-то спецом на иглу посадили… Наркотов всегда презирали, не доверяли им, а если кто-то из своих в петлю попадал, то гнали его взашей от себя, а если нельзя прогнать, если слишком крепко он с ребятами повязан, то принимали и крайние меры: веревку на шею да в Дон… А теперь вполне благополучные, радостные, хорошо одетые парни и девушки садят «дурь» просто для развлечения, вроде как стакан коньяка или шампанского шарахнуть… До того, как в клуб попасть, он и не знал, что образовалась такая мода. Странно как-то, непривычно… Хотя не его это собачье дело… Не он же, старый вор, должен за порядком в ночных заведениях следить! Вон сколько всякого начальства за это зарплату и другие бонусы получает…

Леший как раз обходил территорию — в камуфляжной куртке с надписью «Охрана» на спине, с ментовской резиновой палкой, болтающейся на запястье. Раньше за такое западло его бы быстро на «правилку» поставили и спросили, как с гада, но это давно было, теперь «закон» ослаб, да и следить за ним особо некому, свобода — кто как хочет, так и дрочит… Тем более, он не настоящий охранник — лицензии у него нет и дубинка ему не положена: Петр Клищук сторож — закрыл шлагбаум, открыл, и все дела…

Сейчас на территории спокойно, не то что летом — Филимон рассказывал, тогда на лежаках у бассейна такое творится, просто ужас… И разбираться сюда выходят, и блевать, а кто на игле, тот и ширяется. И все надо под контролем держать, чтобы вовремя вмешаться, если что… Филимон — начальник службы безопасности, это он сторожа Клищука использует как охранника, хотя у того зарплата вдвое выше… Но Леший не возражает: такая работа ему нравится, особо тем, что отвлекает от тягостных мыслей и утомляет: когда утром ложится спать, то спит как убитый, и не снятся ему те, кого он сдал за свою длинную двойную жизнь…

На автостоянке людно: одна пара забирается на заднее сиденье огромного «гелендвагена», другая уже вылазит наружу из элегантной «камри», какая-то девушка, приоткрыв дверцу «мицубиси», смачно сплевывает. Несколько теней на повышенных тонах «трут терки» между машинами.

— Эй, Клоп! Ты, что ли? — услышал он голос из серебристого «мерина» и нагнулся к съехавшему стеклу.

— Кто тут базарит?

— Я это, — в салоне вспыхнула спичка, и дрожащее пламя выхватило лицо, напоминающее плавающий в темноте воздушный шарик. Пухлые красные щеки, блестящие белки выпуклых глаз, обнаженные улыбкой крупные белые зубы.

— Помидор?