Последнее и последнее ограничение, которое я хочу предложить, соответствует моему эволюционному предположению, представленному в главе 2. Если мы хотим понять, как сознательный опыт, феноменальное "я" и перспектива от первого лица могли быть приобретены в течение миллионов лет биологической эволюции, мы должны предположить, что наш целевой феномен обладает истинным телеофункционалистским описанием. Адаптивность - по крайней мере, на первый взгляд - является полностью объективным ограничением от третьего лица. Prima facie кажется, что нет прямого сознательного коррелята адаптивности или дезадаптивности конкретных ментальных репрезентаций. Это также является причиной того, что первый, феноменологический уровень анализа все еще отсутствует: Переживаем ли мы когда-нибудь субъективно эволюционное происхождение наших сознательных ментальных состояний как таковых?

Однако, если подумать, очень интересно отметить, что структура наших феноменально переживаемых эмоций очень часто просто содержит информацию о "логике выживания" (Damasio 1999, p. 54 ff.). Они делают эту информацию глобально доступной для гибкого поведенческого контроля, для познания и памяти, а также для обработки внимания. Эмоциональная обработка, возможно, не раскрывает сознанию эволюционное происхождение наших сознательных ментальных состояний как таковых, но она постоянно оценивает конкретные (а у высших животных даже когнитивно смоделированные) ситуации. Если анализировать эмоции как репрезентативные сущности, то их особенность заключается в том, что они структурированы по оси валентности. То есть одной из определяющих характеристик эмоций является то, что они обладают нормативным характером; они представляют собой биологическую или социальную ценность определенного положения дел для организма в целом (см. также раздел 6.2.8). Эта особенность отличает их от всех других сознательных репрезентаций - хотя, что интересно, феноменология эмоций говорит нам, что они могут наделять перцептивные и когнитивные состояния определенным "аффективным тоном". Интенциональное, репрезентативное содержание сознательно переживаемых эмоций обычно связано с адаптивностью определенной ситуации, адаптивной ценностью другого человека или потенциального поведения, или формой самопрезентации, феноменально отображающей биорегуляторные аспекты собственного телесного состояния организма. Функция эмоций заключается в надежной регуляции и запуске ориентированных на выживание моделей поведения. У людей эмоции сильнее проявляются в группах (простой факт, указывающий на их существенную роль в социальном познании). Эволюционное давление на человеческий разум было постоянным ограничением окружающей среды с момента зарождения сознания на нашей планете, и эмоции - очень древнее состояние. Адаптивное давление на наших предков включало в себя одни и те же типы вызовов снова и снова, на протяжении миллионов лет, и интересно отметить, что базовые эмоции характеризуются высокой степенью культурной инвариантности у человека. Однако верно не только то, что некоторые состояния сознания могли представлять ценность для выживания, но и то, что все они должны были на функциональном уровне обладать ценностью для выживания.

С другой стороны, в интроспективном плане совсем не очевидно, что в эмоциях "эволюция говорит с нами". Интересно также отметить, каков самый популярный ответ большинства людей, когда они сталкиваются с вопросами о возможности машинного сознания или самосознания: "Но, - гласит традиционный ответ, - ни одна из этих вещей никогда не будет иметь настоящих эмоций!" Этот интеллектуальный рефлекс не только политкорректен, но и может содержать важную мысль: искусственные системы, известные сегодня, не обладают подлинно воплощенными представлениями целей, потому что они не являются "эволюционно обоснованными" - ни их аппаратное, ни программное обеспечение не развилось в результате эволюционного процесса оптимизации. У них могут быть представления целей, но они не отражаются напрямую в состояниях тела и телесном самосознании (см. заключительную часть раздела 8.2).

Если различные формы феноменального содержания обладают биологической функцией (Millikan 1989), то функциональный профиль средства репрезентации, несущего это содержание, должен каузально объяснять существование или поддержание этого содержания в данной популяции организмов под давлением естественного отбора. Таким образом, мы должны рассматривать функционально активное феноменальное содержание как черту, которая может передаваться из поколения в поколение, черту, которая может появиться в результате естественной вариации и которая может поддерживаться в определенной группе систем. Сегодня широко распространено предположение, что сознание - включая его социальные корреляты (см. раздел 6.3.3) - является полностью биологическим феноменом; его функциональный профиль должен полностью состоять из собственно биологических функций. Если это так, то мы можем исследовать, как определенный тип сознательного опыта, скажем, цветовое зрение или глобальная доступность информации о психических состояниях сородичей, изначально начал распространяться в популяции. Мы также можем исследовать этиологию, историю ниши, которая в прошлом сделала организмы, обладающие этим особым видом субъективного, эмпирического содержания, более успешными. Было ли замечательно равномерное трихроматическое красно-зеленое цветовое зрение высших приматов развито для поиска богатых витаминами спелых фруктов, или их истинное преимущество заключалось скорее в обнаружении вкусных молодых красных листьев на фоне зеленой зрелой листвы, поскольку молодые листья легче перевариваются из-за меньшего количества клетчатки, а у некоторых видов богаче белком (Dominy and Lucas 2001)? Помог ли им социальный интеллект успешно выслеживать и защищаться от гораздо более сильных, физически превосходящих животных? Однако мы также можем рассматривать феноменальное содержание как диспозиционное свойство и попытаться предсказать сохранение этого репрезентативного признака в будущем в определенной популяции. Если, например, рассматривать историю феноменального опыта в целом, то нам, прежде всего, нужно уметь рассказать внятную историю развития феноменальных репрезентаций. Нам нужна убедительная история о том, как получилось, что обладание такими "виртуальными органами" действительно повысило общую приспособленность биосистем и почему после появления достаточных нейробиологических условий для их активации они не были просто вновь утрачены в результате генетического дрейфа. Иными словами, на определенном уровне формирования теории история феномена сознания должна быть включена в объяснительную базу. Конечно, остается верным, что феноменальное содержание как таковое, скорее всего, лишь локально супервентируется, то есть у данного индивида оно всегда определяется внутренними и современными свойствами его нейронной системы. Однако для того, чтобы вписать историю о феноменальном содержании в более широкую историю о репрезентативном (т.е. интенциональном) содержании, мы должны разработать некоторую подходящую версию телеофункционализма и рассмотреть эволюционную историю нашего целевого феномена. Объективная история конкретных нейронных "транспортных средств", образующих минимально достаточные органические и функциональные корреляты определенных типов феноменального содержания, сама по себе является весьма релевантным ограничением для нашей концепции сознания. Поэтому возникает вопрос: что именно в сознательном опыте сделало обладание этой новой чертой преимуществом для обеспечения индивидуального выживания и выживания своего вида? Почему развитие феноменальной модели реальности и субъективной перспективы от первого лица было адаптивным?

 

Адаптивность феноменальных репрезентаций

Эволюционная психология сознания будет анализировать обладание феноменальными состояниями в основном как обладание новыми функциональными свойствами. Это могут быть именно те свойства, которые помогают организму дифференцировать и оптимизировать свой поведенческий профиль на разных временных масштабах. Сознание, во-первых, является инструментом для генерации успешного поведения; как и сама нервная система, это устройство,