– Яма, – уточнил Гарнер; ему приходилось иметь дело со многими поясниками, и он успел ознакомиться с их сленгом.

– Она самая. Первым побуждением любого поясника было бы изменить курс. Нас учили избегать гравитационных колодцев. Приблизившись к яме, человек может погибнуть полудюжиной разных способов. Хороший автопилот сумел бы благополучно провести его по краю ямы, или рассчитать выход из штопора, или даже, упаси меня боже, посадить на поверхность. Но у старателей не бывает хороших автопилотов. А с плохими никто не рискует приближаться к яме.

– Вы к чему-то клоните, – печально сказал Гарнер. – Сделка?

– Вы слишком стары, чтобы вас можно было одурачить.

Иногда Гарнер и сам в это верил. В какой-то момент, между окончанием Первой мировой войны и созданием второго полого мира, он научился читать выражение лиц точно так же, как другие читают следы. Нередко это помогало сэкономить время – и Гарнер считал, что его время стоит экономить.

– Продолжайте, – попросил он.

– Второе, что пришло в голову Мюллеру, – это попытаться использовать яму. Выход из штопора обеспечивал ему более резкое изменение курса, чем то, чего он добился бы, понадеявшись на двигатель. Был как раз подходящий момент, Марс закрыл бы его маневр от Цереры. Он мог бы к тому же пройти чертовски близко к поверхности. Атмосфера Марса такая же жидкая, как мечты плоскоземельца.

– Покорно благодарю, Лит. Но разве Марс принадлежит не Объединенным Нациям?

– Только потому, что мы никогда не претендовали на него.

Значит, Мюллер нарушил границу.

– Продолжайте. Что с ним произошло дальше?

– Пусть он сам расскажет. Это его бортовой журнал.

Лит Шеффер произвел какую-то манипуляцию с черной плоской коробочкой, и из нее послышался мужской голос.

20 апреля 2112 года

Небо плоское, земля плоская, и они сливаются где-то в бесконечности. Звезд не видно, кроме одной большой, которая выглядит немного крупней, чем если смотреть из Пояса, и цвет ее меняется к тускло-красному, как и цвет самого неба.

Это дно ямы, и я, должно быть, сошел с ума, когда рискнул сюда сунуться. И вот я здесь. Я спустился и остался в живых. Вот уж не ожидал, что такое возможно.

Это была безумная посадка.

Вообразите себе вселенную, половину которой заменили некоей бурой абстракцией, слишком далекой и слишком большой, чтобы различить какие-то значимые детали, когда она пролетает мимо вас в адской свистопляске. Причудливый звон, не похожий ни на что когда-либо слышанное вами, проникает сквозь стены, словно это захлопал крыльями ангел смерти. Стены перегрелись. Охладительная система скулит даже громче, чем свистит бьющийся о корпус воздух. Затем, будто бы вам недостаточно других проблем, сам корабль начинает дрожать, как смертельно раненный динозавр.

Это оторвались топливные баки. Все четыре внезапно и одновременно срезали стыковочные болты и закружились перед моими глазами, вишнево-красные от перегрева.

Теперь мне оставалось только выбирать из двух зол. И выбирать очень быстро. Если я продолжу двигаться по параболе, то вылечу в открытый космос в неизвестном направлении и с тем топливом, что еще осталось во внутреннем охладительном баке. Система жизнеобеспечения позволит мне протянуть не больше двух недель. Не так уж много шансов добраться куда-нибудь за это время с ограниченным запасом топлива, и при этом еще придется следить, не догоняют ли меня золотокожие.

Зато топлива в охладительном баке хватит, чтобы совершить посадку. Даже возле Земли корабль расходует совсем немного топлива на вход и выход из «домашнего» гравитационного колодца. Бо́льшая его часть сгорает при быстром маневрировании. А Марс меньше Земли.

Ну и что дальше? Я все равно не продержусь больше двух недель.

И тут я вспомнил про старую базу «Лакус Солис»[51], заброшенную семьдесят лет назад. Безусловно, я смог бы оживить их систему жизнеобеспечения настолько, чтобы хватило на одного человека. И даже с помощью электролиза получить из воды водород. Это не так рискованно, как выныривать в неизвестность.

Правильное это было решение или нет, но я пошел на посадку.

Звезды исчезли, и земля вокруг выглядела нелепо. Теперь я понимаю, почему обитателей планет называют плоскоземельцами. Я чувствую себя, как комар на столе.

Сижу здесь и вздрагиваю от испуга при одной только мысли о выходе наружу.

Под темно-красным небом раскинулось пыльное море с разбросанными по нему как попало стеклянными пепельницами. Самые маленькие, прямо напротив входа, имеют не больше двух-трех дюймов в диаметре. Самые большие в поперечнике достигают мили. Когда я снижался, радар показал фрагменты более крупных кратеров, скрытых в глубине под пылью. Пыль рыхлая и мелкая, почти как песок. Я сел легко, словно перышко, но корабль погрузился в нее до середины высоты жилого модуля.

Я очутился возле кромки кратера, того самого, что приютил старую базу плоскоземельцев. Сверху база похожа на огромный прозрачный плащ, сброшенный на потрескавшийся пол.

Жутковатое место. Но рано или поздно я должен отправиться туда; как еще можно включить систему жизнеобеспечения базы?

Дядя Бэт частенько говорил мне, что глупость карается смертью.

Завтра я выйду наружу.

21 апреля 2112 года

Часы подсказывают, что сейчас утро. Солнце огибает другую сторону планеты, и без него небо уже не кажется таким кровавым. Оно почти похоже на открытый космос, если вы помните, как он выглядит в стороне от гравитационных колодцев, хотя звезды светят тускло, словно сквозь матовый пластик. Из-за горизонта показалась большая звезда, вспыхивая и угасая, как вращающийся бриллиант. Должно быть, это Фобос, потому что он появился со стороны заката.

Я выхожу. Продолжу позже.

Корабль окружен чем-то вроде вогнутой стеклянной раковины, образовавшейся из расплавленной пыли на том месте, где ее обожгло пламя при посадке. Жилой отсек, та его часть, что не погрузилась в пыль, покоится в самом ее центре, словно лягушка на кувшинке в Родильном астероиде. Раковина покрылась паутиной трещин, но она достаточно прочная и по ней можно ходить.

Не то что по пыли.

Пыль напоминает густое масло. Как только я ступил на нее, меня тут же начало засасывать. Пришлось чуть ли не вплавь добираться до края кратера, как до берега. Это было нелегким делом. К счастью, раковина с одного края примыкает к скалистой кромке кратера, так что мне не понадобится снова повторять это упражнение.

Странная она, эта пыль. Не думаю, что ее можно найти где-то в другом месте. Это остатки сгоревших в атмосфере метеоритов, осевшие на поверхность планеты. На Земле такую мелкую пыль смыло бы дождями в море, и она превратилась бы в осадочные породы, в натуральный цемент. На Луне она подверглась бы вакуумной цементации, этому проклятию для микротехнологий Пояса. Но здесь как раз хватает «воздуха», чтобы пыль поглощала его – препятствуя вакуумной цементации, но не настолько, чтобы остановить метеориты. В результате эта пыль совсем не похожа на цемент. Она ведет себя как вязкая жидкость. Вероятно, единственные твердые поверхности на планете – это метеоритные кратеры и горные хребты.