Я помотала головой. Нет, такой оборот беседы меня не устраивал. Я предпочитала что-нибудь вроде «А ты меня любишь?» — «Нет, сначала ты скажи — а ты меня любишь?» и так далее… Потому что подобные пересуды можно продолжать сколько угодно, не достигая при этом никакого результата. Причем никто так и не скажет ничего существенного на этот счет.

В эту ночь мы занимались любовью (какое пошлое выражение — лучше так: у нас были супружеские отношения, и мы охотно исполняли супружеский долг, каждый со своей стороны). Впервые за долгие годы мы провели эту ночь как два влюбленных и сошлись на том, что тепло, даже если оно сосредоточено в области гениталий, а не души — все же благо. И в этом можно отыскать отраду.

— Так все-таки — как ты относишься к нашему браку? — спросила я его уже в полудреме. Было самое время для подобного вопроса: голова моя покоилась у него на груди, и задала я его потому, что действительно хотела это знать, а не потому, что уходила от какого-нибудь встречного вопроса.

— Ты в самом деле хочешь поговорить сейчас на эту тему?

— Это что, займет так много времени?

— Да чего уж там. Ладно. Вопрос, как говорится, в лоб, и от него не уйти. Просто даже не приходит в голову, на что еще можно перевести разговор. По-моему, супружество — это нечто вроде собаки.

— Такое… теплое и мохнатое?

— Нет, я говорю про тех собак, что изображаются на плакатах Королевского общества защиты животных.

— Тощее, облезлое создание, со следами затушенных сигаретных окурков?

— Вот именно.

Мне хотелось вывести его на полушутливый тон, но он не пошел мне навстречу.

— Вот именно это и есть мое представление о женитьбе.

— И что с этим созданием делать дальше? Наказывать хозяев?

— Нет, нет. Я совсем не то имел в виду. Просто оно взывает с плаката — и нужно что-то делать. Его нельзя оставлять в таком плачевном состоянии. Вот что я имею в виду.

— Значит, просто вылечить и потом отпустить на свободу. Восвояси.

— Да нет. Тут совсем другое. Ведь если оно здорово…

— Да ладно. Не обращай внимания. Просто пошутила.

— Кажется, я перестал замечать твой юмор, не так ли?

— Ничего страшного, я привыкла.

— Прости.

Забавно, однако из всех извинений за последнее время именно это пришлось мне особенно по душе.

Брайена определили в реабилитационный центр,[67]который он всей душой возненавидел. Ему не нравился распорядок дня, не нравились соседи, не нравилась обслуга:

— Там полно стариков. И еще эти звонки каждые пять минут. Постоянно кто-нибудь падает. Они все время только и делают, что падают. Значит, и я тоже упаду. Потому что там все падают, понимаете?

Я успокаиваю его — да, мы все падаем когда-нибудь, каждый в свое время.

— Да, и вы тоже упадете, хоть и доктор. Хоть и учились в колледже, и все такое.

Я сказала, что да, училась, и все такое, и даже семь лет дополнительного образования не спасут, не помогут устоять на ногах в надлежащий момент. Таким образом я подтвердила его подозрения, что возраст, а не образование помогают выстоять человеку на ногах, что бы там ни говорили. Но из моих слов он сделал свой вывод. А именно — что для него не лучшее место в реабилитационном центре среди падающих.

— Вот видите, сами соглашаетесь.

— Зато вас там кормят.

— С едой все в порядке. Еду разносят. Еда на колесиках. Они знают, какая еда горячая, какая холодная.

— Вот и хорошо.

Мы замерли в молчании. Между нами повисла пауза. Вообще-то, у меня в вестибюле скопилась очередь в полтора десятка пациентов, дожидающихся приема, но мы вели себя так, будто сидели на остановке в ожидании автобуса и делать нам было совершенно нечего — просто надо было как-то убить время. Брайен посмотрел в потолок и начал насвистывать.

— Что-нибудь еще?

Это «еще» я использовала в качестве комплимента. Я как бы давала понять Брайену, что его визит ко мне сам по себе уже необыкновенно отраден и он вовсе не тратит мое время впустую.

— Да нет. Ничего. — Он продолжил досвистывать мелодию.

— Ну вот и хорошо. Было очень приятно увидеться с вами еще раз. Рада слышать, что вы пошли на поправку.

Я встала и подчеркнуто улыбнулась.

— А как же обед? — спросил Брайен тоном посетителя ресторана, который давно сделал заказ и случайно заметил в зале своего официанта. — Вы же сказали, будет обед.

— Да, но… я сейчас на работе. — Дело было в одиннадцать утра. — Я имела в виду приглашение на ужин. Это вечером, попозже.

— Я подожду, — охотно согласился Брайен. — Спешить мне совершенно некуда.

— Брайен, но вы не можете ждать здесь.

— Почему?

— Люди не захотят раздеваться для осмотра в вашем присутствии.

— Ах да. Я как-то не подумал. Я не хочу смотреть на голых. Они же такие толстые и противные, не правда ли? Мне это не нравится. Я лучше подожду за дверью.

— Брайен, я заканчиваю работу не раньше чем в шесть вечера.

— Тогда порядок!

Он так и прождал меня до семи в вестибюле, после чего мы вместе отправились ко мне домой.

Я заранее позвонила Дэвиду, так что, когда мы с Брайеном появились на пороге, нас уже ждала курица в духовке и тушеные овощи на плите, стол сервирован, и на нем даже стояла ваза с цветами. Все мои домочадцы были прекрасно осведомлены, кто такой Безумный Брайен, — им ли было не знать имя моего Пациента Номер Один. Я заранее предупредила Дэвида, что если кто-нибудь прибавит к имени Брайена в его присутствии первый эпитет, то этот человек — он или она — не будет обедать за семейным столом как минимум пару лет, включая Рождество и дни рождения.

Брайен снял пальто, уселся и, пока я готовила соус, стал смотреть вместе с детьми «Сабрину — маленькую ведьму».

— А что это там? — спросил он, показывая на телевизор.

— Это «Сабрина — маленькая ведьма», — буркнул под нос Том.

— Что вы говорите?

Том нервно посмотрел на меня.

— Так называется сериал, — пояснила я.

— А, понятно. Значит, как, говорите, называется?

— «Сабрина — маленькая ведьма», — повторил Том как можно громче и разборчивей, думая, вероятно, что перед ним глухой.

Брайен засмеялся. Делал он это долго и громко.

— Вы что, никогда не слышали о таком сериале? — спросила я.