Я подавленно молчал. Вик повторяла слова обезьяны, но от этого было не легче. Я налил себе виски и залпом выпил. Напиться – единственное, что мне оставалось. Как следует напиться. Похоже, я и правда опоздал…

– Давай попробуем начать все сначала, – робко сказал я и почувствовал себя непроходимым тупицей.

Вик расхохоталась. На этот раз почти искренне.

Ощущение собственной глупости усилилось.

– Отложи все, – попробовал я зайти с другой стороны. – Не убивай себя сегодня. Подожди какое-то время…

– Кусотарэ! Самоубийство – это не поход в парикмахерскую. Его нельзя отложить… Не ты приходишь к нему, а оно к тебе. Тебе остается только открыть дверь.

Она говорила о действии, как о живом существе. Было в этом что-то жутковатое.

– Но все-таки, – не сдавался я. – Хотя бы на немного… Скоро первое июля… Начнется ямабираки. Мы могли бы отправить твоему отцу открытку или письмо.[51]

Идея показалась мне не такой уж и плохой. Может быть, из-за виски. Но я, наверное, так бы и сделал, если бы собрался наложить на себя руки. Поднялся бы на гору, разослал всем знакомым письма с ее вершины, а потом спустился вниз и приставил ствол пистолета к виску.

Я увидел, что Вик чуть заколебалась. Едва заметно. Похоже было, что ей самой такая идея в голову не приходила.

– Ведь ты никогда не отправляла отцу письма с вершины Фудзи, верно? Это было бы неплохим прощанием… И с ним, и вообще.

– Нет, – тряхнула головой Вик. – Я не могу больше ждать. Чувствую, что еще день-два, и я не успею…

– Как можно не успеть умереть, Вик? Что ты такое говоришь?

– Если можно прожить не свою жизнь, то можно и умереть не своей смертью. У меня не было своей жизни. Это очень тяжело – не иметь собственной судьбы. Настолько тяжело, что даже говорить об этом не хочется… Все равно, что быть бездомным. Не можешь сказать себе: «Что бы ни случилось, я вернусь домой, и все будет хорошо». И никогда не скажешь: «Ну, вот я и дома». Я бродяга, Котаро. Всегда была бродягой. И я устала от этого. Мне хочется, наконец, обрести свой дом. Прийти, скинуть обувь и спокойно вздохнуть, ощущая надежность и тепло родных стен. Так что у меня одна надежда на смерть. Если я сваляю дурака и с ней…

Она замолчала. В комнате было темно. У меня вдруг мелькнула бредовая мысль, что герои фильма так же смотрят на нас с той стороны экрана. Смотрят и сетуют, что у нас темно и из-за этого им не найти что-то очень нужное. Возможно, герой так же сидит и думает, а может, говорит своей собеседнице: «Единственный источник света – мерцающий экран телевизора. Но там, в беззвучном фильме, тоже ночь». Мне даже захотелось включить свет, чтобы тем ребятам стало светлее.

Усилием воли я отогнал эти мысли. Чего только не лезет в голову по ночам, когда сидишь с девушкой, которая собирается умереть через несколько часов, и пьешь виски, стакан за стаканом, потому что тебе больше ничего не остается делать. Да, в таком положении мысли могут быть самыми разными…

Ну и дельце.

Вик тихо плакала. Я этого не видел, но знал, что плечи ее мелко подрагивают в такт срывающемуся дыханию, а по щекам текут слезы, полные отчаяния, страха, жалости к себе, жажды жизни и решимости оставить эту жажду неутоленной. Успокаивать ее было не нужно. Я это понял сразу. Некоторые вещи просто знаешь и все. Они не требуют объяснений или доказательств.

Я сидел рядом и пил виски, зная, что Вик уже в пути. Сердце ее гонит по венам и артериям кровь. Печень исправно очищает ее. Легкие поглощают кислород. Щитовидная железа деловито вырабатывает гормоны. Но Вик в пути. Она уже простилась с этим миром. И теперь прощается со своей короткой жизнью.

Поэтому я и не стал ее успокаивать. Сейчас любые мои слова и действия были бы абсолютно бессмысленны. Я был лишним. Что-то вроде третьей ноги. Или шестого пальца на руке. Бесполезный, мешающий отросток. Неудавшийся эксперимент природы.

Так что я просто сидел и пил виски.

Сидел и пил виски.

Сидел и пил…

Вик не переставала плакать. Почти беззвучно. Но в этих едва различимых всхлипываниях была такая тоска и обреченность, что становилось страшно. Это плакала маленькая жизнь, не нашедшая себе места в мире живых.

Постепенно на меня накатила такая тоска, что даже виски не могло с ней справиться. В окно робко стучался дождь. Будто родственник-бедняк в дом к забывшим о всяком родстве богачам. И от этого стука становилось еще тоскливее.

Солдат все-таки остался один в окопе. Несмотря на мольбы и старания вызвать огонь на себя. Со всех сторон приближаются чужие каски, и некому прикрыть спину.

Я представил себе, какое одиночество сейчас должна чувствовать Вик, и по спине пробежал холодок. Мое одиночество, наверное, не шло ни в какое сравнение с ощущением человека, заглянувшего в бездну. Оставшегося с ней один на один… Я почувствовал себя парнем, который жалуется на зубную боль у постели умирающего от рака желудка.

Мне было жаль ее. И тех, кто, как Вик, решил умереть. Не потому, что не захотел сдаваться. А потому, что понял – конец все равно будет тем же самым. К чему тратить лишние патроны? Но мне было жаль и себя. И всех тех, кто продолжает драться в окружении, зная, что помощи ждать неоткуда.

Кажется, я и сам плакал. Как тогда в тумане. Глаза, вроде, были сухими, но на губах я чувствовал солоноватый привкус.

Наконец Вик пошевелилась. Она больше не плакала. Прощание закончилось. Уезжающий вошел в вагон и занял свое место. Поезд еще не тронулся, но все мысли уже только о дороге…

Все это чертовски неправильно. Свежайшее дерьмо. Вот уж точно. Точнее не скажешь.

Я потер лоб. Куда ни посмотри – оно. Свежайшее дерьмо.

И буквально через несколько секунд этого дерьма стало еще больше.

Я тупо смотрел на экран телевизора. Фильм уже закончился, теперь шли ночные новости. Я следил за мелькающими картинками, видя и не видя их. Так смотришь на пламя костра. Психологи утверждают, что для современного мужчины телевизор в какой-то степени является тем, чем был костер для наших предков. То есть объектом, на который можно бездумно потаращиться после тяжелого дня. Может быть. Сейчас я смотрел на телевизор именно так.

И вдруг почувствовал, как по спине побежали мурашки. Целый выводок. Ладони вмиг стали влажными, а сердце сделало кульбит и выдало короткую дробь по ребрам.

На экране крупным планом показывали ту самую больницу. Можно было даже разглядеть вновь появившуюся на двери надпись FUCK OFF. Кто-то заботливо ее обновил…