Он стоял неподвижно, спокойно и, глядя сверху вниз на британского генерала, негромко сказал со сдержанным, безграничным презрением:

- Знаете, вы свиньи. - Потом сказал: - Нет, - и тут в его голосе появилась еще и какая-то неверящая ярость, - вы хуже. Вы невероятны. Когда мы на одной стороне, мы побеждаем - всегда; и весь мир отдает честь победы вам: Ватерлоо. Когда мы против вас, вы проигрываете - всегда: Пассендейл, Монс, Камбрай и завтра Амьен - и вы даже не сознаете этого...

- Прошу вас, генерал, - произнес своим мягким голосом хозяин кабинета. Немец будто не слышал. Он повернулся к американцу.

- И вы тоже.

- Свиньи? - спросил американец.

- Солдаты, - ответил немец. - Вы не лучше.

- Может быть, не хуже? Вчера вечером я прибыл из Сен-Мишеля.

- Тогда, возможно, завтра вы сможете побывать в Амьене, - сказал немец. - Я буду сопровождать вас.

- Генерал, - сказал хозяин кабинета.

На сей раз немец умолк и даже взглянул на старого генерала. Сказал:

- Пока нет. Я - как это у вас называется? - проситель. - И еще раз повторил: - Проситель.

Потом засмеялся нижней, до мертвого, неукротимого глаза, половиной лица и заговорил, не обращаясь ни к кому, даже к себе - лишь к яростному и слепому неверию:

- Я, немецкий генерал-лейтенант, прибыл за восемьдесят семь километров, чтобы просить, ja, добиваться у англичанина и француза поражения своей нации. Мы - я - мог бы спасти ее, просто отказом встретиться с вами. Я мог бы спасти ее сейчас, просто уйдя отсюда. Я мог бы сделать это - сегодня на вашем аэродроме, приставив к своему виску пистолет, который я пустил в ход, стремясь даже в поражении сберечь чистоту того, что все это, - он сделал быстрый, отрывистый жест, едва шевельнув рукой, указал на весь свой мундир ремни, пуговицы, галуны, ордена и прочее, - знаменует, заслужило право знаменовать, во имя чего отдали жизнь те из нас, кто погиб. Кроме того, война, ошибка попов, политиканов и штатских приспособленцев, кончается, в сущности, уже окончилась три дня назад. Но я не складываю оружия, и меньше чем через год мы - не именно мы, - снова, не двигаясь, он указал на мундир, - а те, чью ошибку мы пытались исправить, будут побеждены, побиты; а с ними и мы, потому что мы уже неотделимы от них, - о да, и мы тоже, пусть американцы тревожат наш фланг сколько им угодно - они тоже не пройдут через Верден; завтра мы прогоним вас, - он повернулся к британцу, - из Амьена, возможно, даже загоним вас в то, что вы называете своей канавой, а в будущем месяце ваши соотечественники, - теперь он обращался к старому генералу, - в Париже будут прятать - в портфели свои священные талисманы, удирая в Испанию или в Португалию. Но будет слишком поздно, война окончится, завершится; еще год, и мы - не они, а мы - будем вынуждены молить вас сохранить им жизнь на ваших условиях, поскольку их жизни уже неотделимы от наших. Потому что я прежде всего солдат, потом немец, потом - вернее, надеюсь стать им победоносный немец. Но это даже не второе, а лишь третье. Потому что это, он снова указал на мундир, - важнее, чем любой немец или даже любая победа.

Теперь он глядел на всех, тон его был уже спокойным, почти непринужденным:

- Это наша жертва: вся немецкая армия за один французский полк. Но вы правы. Мы теряем время.

Он глядел на них, все еще стоя прямо, но уже не как истукан.

- Вы здесь у себя. Я... - Поглядел на них снова и сказал: - Ерунда. Сейчас нам не до секретов. Я должен возвращаться за восемьдесят семь километров. Как вы говорите, - он взглянул на американца и щелкнул каблуками, звук этот очень громко раздался в тихой, обособленной комнате, это всего лишь передышка - не перемирие.

Опять не двигаясь, ом снова перевел взгляд на англичанина, потом снова на американца.

- Вами можно восхищаться. Но вы не солдаты...

- Все молодые люди смелы, - сказал американец.

- Продолжайте, - сказал немец. - Договаривайте. Даже немцы.

- Даже французы, - произнес старый генерал своим мягким голосом. - Бели вы сядете, нам всем будет удобнее.

- Минуту, - сказал немец. На старого генерала он даже не взглянул. Мы, - по-прежнему не двигаясь, он быстро перевел взгляд с одного на другого, - вы оба и я, тщательно обсудили этот вопрос, пока ваш - как сказать, официальный или общий - главнокомандующий отсутствовал. В том, что необходимо делать, мы согласны: это не было проблемой. Теперь нам нужно лишь договориться сделать это в течение того небольшого срока, что остался у нас после четырех лет противостояния, когда мы, немцы, с одной стороны, а вы, англичане, французы и, - он повернулся к американцу, снова раздался щелк каблуков, - вы, американцы, тоже - я не забыл о вас - использовали лишь четверть сил, потому что остальные три четверти требовались нам для того, чтобы защищать свои тылы от своих попов и политиканов. Во время этой дискуссии, до появления главнокомандующего, было что-то сказано о решении.

И снова повторил: "О решении". На этот раз он даже не сказал: "Ерунда".

Немец бросил быстрый взгляд на британца, потом снова на американца.

- Вы, - сказал он.

- Да, - сказал американец. - Решение подразумевает выбор.

Немец взглянул на британца.

- Вы.

- Согласен, - сказал британец. - И да поможет нам Бог. Немец сделал паузу.

- Прошу прощенья?

- Виноват, - сказал британец. - В таком случае просто да.

- Он сказал: "Да поможет нам Бог", - обратился американец к немцу. Почему?

- Почему? - спросил немец. - Вы задаете этот вопрос мне?

- На этот раз мы оба правы, - сказал американец. - Во всяком случае, незачем ломать над этим голову.

- Итак, - произнес немец. - Это вы двое. Мы трое.

Он сел, взял скомканную салфетку, придвинулся вместе с креслом к столу, поднял бокал, выпрямился и застыл с той же церемонной почтительностью, как и прежде, когда стоя провозглашал тост за хозяина, поэтому даже теперь в этой неподвижности был какой-то сдержанный вызов, словно в беззвучном щелчке каблуков; бокал он держал на уровне жестко поблескивающего матового монокля; по-прежнему не двигаясь, он, казалось, бросил быстрый взгляд на бокалы остальных.

- Прошу вас наполнить бокалы, господа, - сказал он. Ни британец, ни американец не шевельнулись. Немец, сидя напротив них с церемонно поднятым бокалом, сказал непреклонно и сдержанно, даже не презрительно:

- Итак. Остается лишь ознакомить вашего главнокомандующего с той частью нашей дискуссии, какую он захочет услышать. Затем официальная ратификация нашего соглашения.

- Официальная ратификация чего? - спросил старый генерал.

- В таком случае общая ратификация, - сказал немец.

- Чего? - спросил старый генерал.