Мы тотчас отправились в Западный Лондон, но, когда час спустя проехали на «остине» Адрианы мимо мастерской, стало ясно, что Стэнтона нет. На окне висела излюбленная хозяином табличка.

– И что теперь, Чарли? – спросила Адриана, пока мы проезжали мимо мастерской. – Не думаю, что сейчас подходящее время искать деньги.

Я засмеялся:

– Давайте поедем и выпьем чаю с сэром Артуром.

Паб находился восточнее Кингстонского университета. Нам повезло, и мы заняли кабинку сразу после того, как вошли в переполненное помещение, но скорость обслуживания не выдерживала никакой критики. Зато Конан Дойл прибыл точно в срок. Мы извинились, что Фредди не смог прийти, но сэр Артур промолчал.

Было слишком шумно, чтобы беседовать спокойно, поэтому, дожидаясь, пока нас обслужат, мы углубились в созерцание милейшего беспорядка царившего в помещении. За столиком посредине зала сидели шестеро довольно буйных студентов. Несколько пинт были уже осушены, еще несколько появились как из-под земли. Они заказали сандвичи и выражали свое недовольство тем, что те еще не прибыли. К этой и без того шумной компании прибавился еще один молодой человек, очевидно всеобщий любимец. Его пригласили присоединиться к торжествам, но стула не оказалось. Один из компании предложил свой собственный, сказав, что найдет себе другой и принесет.

Но великодушный парень не сумел найти стул. В помещении их не осталось. Он пожаловался девушке за стойкой, которая заверила его, что эта проблема представляется ей чрезвычайно важной. Не добившись больше ничего, он вернулся к столу и попытался вернуть свои стул, но новый товарищ на это не соглашался. Этот последний не только занял стул, но и прикончил пинту своего благодетеля. Из-за их возмущенных криков стало невыносимо шумно. Адриана наклонилась ко мне и, возвысив голос, чтобы перекричать общий гам, напомнила мне, что и я когда-то был молод.

Наконец один юноша довольно хрупкого сложения предложил разделить свой стул с обиженным, и они уселись на него вдвоем. Но поскольку лишенный стула отнюдь не обладал хрупким телосложением, вскоре оба не выдержали. Тогда один из компании предложил, что лучше бы на один стул сесть самым худым. Это ненадолго решило вопрос. Потом они попытались сидеть друг у друга на коленях. Но это вызвало слишком много непристойных комментариев со стороны сидевших за соседними столиками. Поэтому они продолжали перемещаться по стульям и шуметь.

Мне уже начало нравиться это представление, когда нам принесли сандвичи и вторую порцию выпивки, как вдруг Адриана наклонилась ко мне и похлопала по руке, чтобы привлечь мое внимание:

– Die Reise nach Jerusalem, Чарли. Видите?

– Что такое? – переспросил сэр Артур сквозь шум.

– Die Reise nach Jerusalem, – повторила Адриана.

– Ах да, игра, – кивнул Конан Дойл в сторону буйного стола. – Настоящие «музыкальные стулья».

Ах, сколько зла на свете, и хуже всего, когда злые дела совершает умный человек!

Пестрая лента[25]

– Я вижу игру, Адриана, но от музыки я не в восторге.

– Всегда найдется лишний человек. Но он никогда не уходит насовсем, потому что каждый раз кому-то приходится уступать ему место.

– Без всякого удовольствия, – сказал сэр Артур.

– Разве вы не видите, – сказала она, – хотят они того или нет, всегда есть один лишний. Вот что он имел в виду.

– Кто имел в виду, Адриана? – спросил сэр Артур.

– Гассман, – сказала она. – Он собирался это сделать. Как он говорил? Настало время…

Тут меня поразил смысл ее слов, и я умолк. По телу пробежала дрожь, словно в жарко натопленный паб вдруг ворвался январский холод.

– «Jetzt ist es Zeit für…» «Настало время для…» «die Reise nach Jerusalem»… «музыкальных стульев».

– Когда это он говорил? – спросил Дойл. – Он упоминал в дневнике «музыкальные стулья»?

– «Die Reise nach Jerusalem». Да, в конце дневника. А откуда вы знаете эту немецкую фразу, сэр Артур? _ спросил я, чувствуя некоторое смущение оттого, что всем она известна, кроме меня.

– Популярная детская игра. Думаю, каждый, кто хоть немного изучал немецкий в школе, о ней слышал. Такое ощущение, что Гассман собирался перемещаться от одного пациента к другому. – Он помолчал и вдруг ударил своим мясистым кулаком по столу. – Вот что! Он мог перемещаться в любого из них!

– А что он говорил до этого? – спросила Адриана. – Жаловался на здоровье и на свою неизбежную смерть. И что же он научился делать?

– Боже мой! Он научился проникать в них – в Хелен Уикем, Мэри Хопсон, Уильяма Таунби и Томми Моррелла. На все более длительные периоды времени, – ответил я.

– И находиться при этом на максимальном расстоянии, – добавила Адриана с возрастающим возбуждением.

– Вдобавок очень быстро. Но это уже слишком, – сказал я, бросая взгляд на соседнюю группу из семи человек на шести стульях.

– Почти тринадцать лет, – тихо сказала Адриана, словно все в комнате ее слушали. – Он был тем самым лишним человеком тринадцать лет, используя при этом… четверых пациентов.

– Это… Неужели это возможно?! – вскричал я.

Артур перебил:

– По крайней мере эта гипотеза выглядит вполне разумной по сравнению с предположением, что существует организованная группа людей, не связанная напрямую с «Мортон Грейвз». Есть только Гассман – лишний, переходящий из одного в другого в пределах группы из четырех человек.

Я помолчал и ответил:

– Не четырех. Анализ письма привел нас к Уикем, Хопсон, Стэнтону и Анатоль, но есть еще Таунби и Томми Моррелл – уже шестеро. – Мы все снова посмотрели на столик для шестерых, где сидели семеро. – Но это безумие, Адриана, это невозможно. Кроме того, что это вообще невозможно, как бы он управился со столькими жизнями?

– Вспомните раввина, Чарли.

– Медведь может заговорить, – сказал я.

– Может, и не совсем так, – сказала она. – Может, они не все вовлечены…

– Вы снова забыли обо мне, – прервал сэр Артур. – Какой раввин? Какой медведь? Вы ведь говорите о духе? О Гассмане, существующем в форме духа.

– Не совсем, – ответила Адриана. – Гассман может быть все еще жив в телах своих пациентов, о которых вам рассказал Чарльз.

Сэр Артур медленно кивнул.

– Да, – сказал он. – «Музыкальные стулья». Полагаете, речь идет только об этих шести пациентах?

– Может, есть еще несколько человек, но спиритизм тут ни при чем. Больше похоже на то, что он жив, но только вне собственного тела, – сказал я.

– Так тело Гассмана мертво, Чарльз? – спросил Конан Дойл.