Но красавец «опель» все равно не остался у Пуховкина. Из Москвы «с инспекцией» (а точнее — за трофеями) прилетел генерал-лейтенант Дегтярев, командующий гвардейскими минометными частями Красной Армии, увидел роскошную машину и тут же потребовал: «Кто, чья, подать его сюда!». И когда растерянный командир полка предстал перед грозным начальством, разговор был коротким: «Не по чину машину имеешь, полковник. Возьмешь полуторку, она довезет тебя до дома. А «опель» оставь здесь, и шофера не забудь оставить».

Система феодальных привилегий армейской иерархической лестницы работала четко.

* * *

Ночью девятого мая началась стрельба. Сначала Павел подумал, что опять наскочила какая-то группа недобитков, но оказалась — Победа: эту новость узнали разведчики полка от проходившей по шоссе и палившей в небо колонны наших войск. Поднялось невообразимое: солдаты и офицеры обнимались, пели, кричали, плясали, плакали, били вверх из всех видов оружия и почему-то совсем не боялись падающих с неба пуль. Не боялся их и Дементьев — даже тогда, когда рядом с его головой в ствол дерева цокнула пуля, а он только за миг перед этим чуть откачнулся в сторону. Поняв, что остановить безудержное ликование воинов не удастся даже угрозой трибунала, майор вынул свой «ТТ» и с удовольствие разрядил в темное ночное небо всю обойму.

А утром из штаба ГМЧ фронта прибыл (правда, уже не на шикарном «адмирале», а на простой армейской полуторке) Пуховкин и сообщил, что вчера, девятого мая в пригороде Берлина Карлсхорсте генерал-полковник Кейтель от имени фашистской Германии подписал акт о безоговорочной капитуляции; от имени советского правительства капитуляцию принял маршал Жуков. А в довершение всего полковник объявил, что офицеры полка приглашаются на торжественный обед по случаю победы над гитлеровской Германией.

Столы накрыли прямо на широкой лесной поляне. Хрусталя и столового серебра на столах, правда, не наблюдалось, но солдатскими мисками, кружками и гранеными стаканами обеспечили всех. Хозяйственники расстарались и не пожалели трофейных деликатесов; хуже было с выпивкой — изыскали только слабое красное вино (вина было мало и его разлили по графинам) и спирт-сырец (спирта было много).

Павел Дементьев имел заслуженную репутацию трезвенника. Всю войну он почти не пил, хотя гостей принимал хлебосольно, а на вопросы отвечал так: вот война кончится, тогда я с вами и напьюсь — впервые в жизни. И в День Победы Павел сдержал свое обещание.

К исполнению клятвы майор подготовился основательно. Не будучи ни разу пьяным, он не знал, как будет вести себя во хмелю, а потому заранее принял меры предосторожности, подобные тем, какие принимались на пирах викингов и славян. Он вызвал ординарца и шофера, отдал им свой пистолет и приказал следить за ним на банкете, а самим — ни-ни. В качестве компенсации за стоическое воздержание в такой день солдатам было обещано, что после того, как начальство оклемается, они смогут пить хоть несколько дней подряд. Бойцы дружно ответили «Есть!» и добросовестно выполнили приказ (как в первой, так и во второй его части).

Спирт-сырец — это неочищенная от сивушных масел жидкость с преотвратительным смешанным запахом помойки и дерьма. Чтобы как-то нейтрализовать столь экзотическое амбре, Дементьев разбавил спирт вином, и когда комполка провозгласил тост «За Победу!», отважно (и не дыша) опрокинул в себя стакан с получившейся адской смесью.

По пищеводу пронесся огненный смерч, и если бы не огурец, заботливо подсунутый начальником штаба дивизиона старшим лейтенантом Гизетли, Павел рисковал умереть на месте в страшных судорогах. К нему подходили, напоминали о его обещании, предлагали выпить за Победу, за боевых товарищей, за дом родной, просто выпить, и он пил со всеми, но уже рюмочками. Голова у него все сильнее шла кругом, где-то далеко зазвучала какая-то музыка, отяжелели и стали непослушными ноги.

Потом подошел Пуховкин и сказал, что выпить — оно, конечно, надо, но зачем же рюмки бить? Павел серьезно подумал и очень серьезно ответил, что рюмок не бил: просто когда он ставит их на стол, они почему-то ломаются. Полковник засмеялся и куда-то исчез, а Дементьева позвали фотографироваться на память. Он собрался с силами и двинулся было к заданной точке, но до места фотографирования не дошел.

Деревья качались и плыли перед глазами Павла, но он увидел на краю поляны, под сенью листвы, женщину и сразу же, несмотря на туман в голове, узнал ее. Это была Анюта.

Кареглазая казачка-колдунья стояла, прислонившись спиной к березе, и смотрела на него с доброй, мудрой и грустной улыбкой, словно она видела и знала то, что не мог видеть и знать русский офицер Павел Дементьев. Длинные темные волосы свободно стекали на плечи ведуньи; на ней было длинное, до пят, светлое полотняное платье, вышитое на груди. А в руках она бережно держала какой-то сверток.

Павел с трудом сделал к ней несколько шагов, и вдруг увидел крохотное личико и понял, что в свертке, который держит Анна, — грудной ребенок, совсем еще маленький.

— Твоя дочь, — тихо сказала ведунья, — я назвала ее Ольгой. Я сохранила твое семя, и наша дочь продолжит древний род воинов. А я пришла проститься. Мы с тобой больше не увидимся — я и так нарушила запрет и шла с тобой рядом. Вы убили Зверя, Великая Война окончена, и теперь я могу уйти. Будь счастлив, и живи долго, воин.

— Аню… та… — пробормотал Павел, еле ворочая языком. — Под-д-дожди… Я… Не уходи…

Анна отрицательно покачала головой, а рядом с ней появилась еще одна фигура, на этот раз мужская, и Павел узнал этого седовласого человека в длинном белом одеянии.

— Ты простилась? — спросил старик, мельком посмотрев на Дементьева. — Нам пора идти — оставь этого воина его судьбе.

— Мне грустно, отец, — Анюта склонила голову, и Павлу показалось, что в глазах ее блеснули слезы. — Я трижды спасла ему жизнь — на переправе через Вислу; два дня назад, в его последнем бою; и вчера ночью, когда с неба шел свинцовый дождь, — и я хочу, чтобы он прожил долгую жизнь.

— А надо ли ему жить долгую жизнь? — задумчиво сказал ведун. — Ведь жизнь его будет полна горьких разочарований и потерь. Ожидания победителей не оправдаются — на Руси ничего не изменится к лучшему. Он похоронит всех своих боевых друзей, и он увидит, как рассыплются трухой идеалы, в которые искренне верили и он, и его друзья. Он увидит, как боевые мечи, сокрушившие Зверя-Дракона, будут опущены в кислоту жадности и лжи и подернутся золотой ржавчиной. Он увидит, как его народ изверится в светлом будущем и устанет жить в состоянии вечного подвига — так жить не могут даже русичи. И он увидит, как гордое слово «воин» потускнеет перед жирным словом «торговец», а о Великой Войне поганые языки будут рассказывать небылицы всему миру. Он выполнил свой долг воина: спас свою страну и свой народ, так за что его мучить разочарованием? Ты сохранила его семя, и род его не прервется — не милосерднее ли будет подарить ему короткую жизнь и легкую смерть?

— Я хочу, чтобы этот воин прожил долгую жизнь, — упрямо повторила Анна, — он ее заслужил. А насчет разочарований — он сильный, он выдержит. И он, может быть, расскажет своим и чужим внукам правду о Великой Войне — кто-то ведь должен это сделать?