— Вы теперь почти как член семьи, — сказала Кандис.

— Да, я действительно, уже очень давно здесь.

— И у вас нет желания уехать?

— Мне здесь очень хорошо, и пока что уезжать я не собираюсь.

— Мы ее не отпустим, — заявила Мари-Кристин. — Каждый раз, как она только заговаривает об отъезде, мы ее отговариваем.

— Это можно понять, — улыбаясь, сказала Кандис. Она решила показать нам сад, и во время этой прогулки мне удалось, несколько приотстав, оказаться рядом с Нуну.

— Я хотела поговорить с вами о Марианне.

Ее лицо осветилось радостью.

— Мне хочется еще послушать о ней. Судя по рассказам, она была необыкновенной женщиной. Вы ведь знали ее так, как никто другой.

— Необыкновенной! Да уж, скучать не давала! Кандис не любит о ней много говорить, особенно при Мари-Кристин.

— Наверное, у вас много ее фотографий.

— Я все время перебираю их. Это как будто возвращает ее ко мне. Я бы вам показала, но…

— Как жаль. Мне бы очень хотелось их увидеть.

— А может, вы приедете как-нибудь одна? Скажем, утром. Кандис в это время не бывает дома. Она ездит в Вильемер за покупками, берет двуколку и едет. Бывает, навещает там своих приятельниц. Приезжайте утром.

— Это было бы очень интересно.

— Я покажу вам ее фотографии. И спокойно поговорим.

Подошла Кандис.

— Я показывала Мари-Кристин наш куст остролиста. На нем будет столько ягод! Говорят, это к суровой зиме.

С тех пор я начала навещать Нуну.

Утром, когда у Мари-Кристин были занятия, а Кандис уезжала, это было нетрудно. Наши встречи носили некоторый оттенок таинственности, что вполне соответствовало как моему, так и ее настроению. Это отвлекало меня от мыслей о Леверсон Мейнор, когда мне представлялось как они скачут верхом к месту раскопок, восхищаются находками, пьют кофе в маленькой, уютной комнате в компании с Фионой и, может быть, ее мужем. Так я устраивала себе бесконечную пытку воображаемыми сценами, поэтому поездки верхом в Мулен Карефур и беседы с Нуну приносили мне некоторое облегчение. Я спрашивала себя, что я скажу, если неожиданно вернется Кандис или просто окажется дома, когда я приеду? «О, я просто оказалась поблизости и решила заглянуть.» Возможно, такой ответ и устроит ее, но и сама я в этом сомневалась.

Нуну искренне радовалась нашим встречам. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как разговоры о ее горячо любимой Марианне.

Она показывала мне ее фотографии. Среди них была Марианна ребенком, когда в ее лице лишь угадывались черты будущей красоты, и Марианна — молодая женщина, когда эти предположения уже оправдались.

— Она словно привораживала мужчин — ни один не мог пройти мимо, — рассказывала Нуну. — Здесь сидеть ей было невтерпеж — слишком спокойная жизнь. А Кандис, та, наоборот, была рассудительная, старалась ее удерживать. Хотела, чтобы она удачно вышла замуж и остепенилась.

— А сама Кандис не вышла замуж?

— Нет. Она всегда оставалась в тени сестры. Все сразу замечали Марианну. Пожалуй, не будь ее рядом, Кандис тоже бы считали красивой девушкой. Вышла бы замуж за какого-нибудь хорошего парня. Но всегда мешала Марианна. Потом приехал этот художник навестить мсье Жерара, один только раз на нее взглянул и захотел написать ее портрет. С этого все и началось. Марианна была такая, что если чего-то захочет, ее уже не остановить. Ну и поехала в Париж. Сначала один захотел ее рисовать, потом другой. Она стала знаменитой. Все только и говорили, что о Марианне. Потом она вышла замуж за мсье Жерара.

— Вы были этому рады?

— Это, конечно, была хорошая партия. Бушеры всегда считались в округе важными людьми. Ну вот, так все и получилось… чего еще было ожидать от нашей красавицы? Он все время рисовал ее.

— Значит, их брак был счастливый?

— Мсье Жерар — да, он ходил довольный — дальше некуда. Это для него было как приз выиграть, не так ли?

— Они жили большей частью в Париже?

— О, нет. Они часто приезжали сюда. Она то и дело приходила ко мне. Не могла забыть свою старую Нуну. Она всегда была моей любимицей. Все мне рассказывала.

— И вы много знали о том, что происходило?

Нуну многозначительно кивнула.

— Я видела, какие дела творятся и без рассказов. О, она была ветреница. Видно, что это с ней и приключилось такое. Я как увидела ее тогда — лежит на земле, мертвая. Думала, что сама тут же умру. Я и впрямь жалела, что дожила до этого дня, не умерла раньше. Даже сейчас вспоминать об этом тяжко.

Мы немного помолчали. Часы на каминной доске отсчитывали минуты, напоминая, что мое время вышло. Я должна уехать, пока не вернулась Кандис и Мари-Кристин не закончила уроки.

— Приходите еще, когда только пожелаете, моя дорогая, — сказала Нуну. — Приятно поговорить с вами, хотя начинаешь опять вспоминать все это. Но все же чувствуешь, будто она рядом… как раньше.

Я пообещала ей вскоре навестить ее опять.

Мы опять были в Париже. Мари-Кристин всегда с восторгом воспринимала эти поездки, Робер с Анжель считали, что они идут нам обеим на пользу, а поскольку дом все равно стоял пустой, почему было и не поехать?

У меня всегда поднималось настроение, когда я приезжала в Париж. А расставаясь с ним, я тосковала по свободной и беззаботной жизни, какой жили Жерар и его друзья. Его студия стала частью моей жизни, и мне казалось, что там лучше, чем где-либо мне удается на время забыть о Родерике.

Я с радостью ждала наших совместных завтраков особенно, если они не прерывались неожиданными визитами. Жерар стал одним из моих самых близких друзей. Нас объединяли пережитые несчастья: я потеряла Родерика, он потерял Марианну. Это давало нам такое взаимопонимание, какое мы не могли бы встретить ни в ком другом.

Я рассказывала ему о Родерике. О древнеримских развалинах и о том ужасном приключении, когда леди Констанс и я чуть не оказались заживо похороненными под землей после того, как миссис Карлинг убрала предупреждающую табличку.

Он слушал с величайшим интересом.

— Тебе многое пришлось испытать, — сказал он тогда. — Такое впечатление, что все беды начались со смерти твоей мамы. Бедная моя Ноэль. Как ты страдала!

— Ты тоже.

— Но по-другому. Как ты думаешь, ты сможешь когда-нибудь забыть Родерика?

— Нет, я всегда буду его помнить.

— И всегда сожалеть о случившемся? Даже если… появится кто-то еще?

— Я думаю, Родерик всегда будет в моем сердце.

Он на секунду замолчал, и я спросила:

— А ты, твой брак?

— Я никогда не забуду Марианну, — ответил он.

— Я понимаю. Она была так красива. Неповторимо красива. Никто другой не мог бы занять ее место. Ты любил ее больше всего на свете. Я тебя понимаю, Жерар.