– Я люблю тебя, – прошептал он. – Не хотел говорить, но все-таки скажу. Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила я, может быть холодновато, но только оттого, что удивлялась себе. Потому что это было очень похоже на правду.

Потом, стоя перед зеркалом в ванной, я придирчиво разглядывала себя, как девочка-подросток, исследующая собственное тело. Грудь колыхалась в такт дыханию, округлая и полная, похожая на две розовые жемчужины продолговатой формы, стекавшие вниз прямо от горла. Под шеей, чуть ниже ямки, едва-едва, легким намеком, тенью проступало «колье Венеры» – поперечная складка, которой не избежит никто и которая со временем превратится в глубокую поперечную морщину. Ничего особенного, просто я тоже весьма скоро состарюсь, что, впрочем, уже случилось со множеством моих сверстниц. Но со мной – еще не сегодня, у меня еще оставалось впереди время.

А ведь в сущности, все, чем я когда-либо занималась в жизни, было поисками любви. И больше ничем.

1986

Да, я искала любовь. И порой так увлекалась поисками, что заглядывала в глаза незнакомым людям, как в чужие окна.

Апрель 1986 года выдался на удивление жарким. Незадолго до майских праздников случилось три почти летних дня, когда наконец удалось скинуть пальто и по этой причине ощутить странную полуодетость. Вдобавок к концу четвертого курса я кое-как примирилась с собственным телом. Сокурсники наконец перестали дразнить меня жирдяйкой, может быть благодаря тому, что научились уважать интеллект, а у меня он вдруг со страшной силой попер, я выступала с докладами на всех конференциях, причем штудировала еще и зарубежные источники на английском, недоступные обычным студентам, и была уверена, что распределение мне не грозит, потому что меня оставят в аспирантуре, я даже заранее выбрала тему будущего диплома – по роману Мика Валтари «Синухе, египтянин», который тогда еще не перевели на русский, подозревая в реакционной идеологии: роман был о египетских фараонах…

Иногда мы возвращались домой после лекций с Ильей Волковым, нам просто было по пути, и даже случалось, что по дороге говорили по-фински – исключительно на понтах, якобы мы обсуждаем такие темы, на которые по-русски беседовать опасно, потому что повсюду уши – на остановках, в забегаловке «Пирожки», в троллейбусе, телефонной будке… Илья Волков тоже читал роман «Синухе, египтянин», а еще у него были «Раковый корпус» Солженицына и «Лолита» Набокова на финском, выпущенные в Хельсинки. Как ни странно, «Лолита» оставила у меня ощущение грязи под ногтями, но все равно я гордилась тем, что читала Набокова, потому что его даже не было в учебной программе и большинство не слышало о таком писателе вообще. Еще мы с Ильей факультативно изучали шведский: Илья вообще не собирался оставаться в совке, а я… это как карта ляжет.

Но в тот день, 26 апреля 1986 года, я возвращалась с занятий с Василисой, нас случайно прибило друг к другу, и мы спускались главной улицей вниз, распахнутые весне и ветру с оттенком моря – лед на озере почти сошел, и запах открытой воды и водорослей витал в воздухе. Василиса повисла у меня на руке и доверительно рассказывала о том, что импортные джинсы-варенки и джинсовую курточку помог ей справить пациент, которого она выхаживает уже второй месяц. На этот раз из тяжелораненых, какой-то начальник из министерства торговли, пострадавший на трассе в аварии. Замуж за него выйти нельзя, потому что у начальника уже есть жена, к тому же если и выходить замуж, так только за финна, чтобы слинять из совка навсегда и постараться его забыть, Василиса как раз собиралась на каникулах навестить финских родственников, но ты понимаешь, я же должна быть одета с иголочки, чтобы даже КГБ не могло придраться, будто я позорю страну. Прыщи у нее прошли, так что выглядела она почти миловидно с модной «химией» и густо накрашенными ресничками. Правда, джинсы-варенки делали ее почти квадратной, но это уже детали, финны, например, считали, что женщина имеет право быть некрасивой, потому что она равна с мужчиной в правах, и встречались среди финок такие женщины, которые почти не отличались от мужчин, но это было их личное дело.

Учились мы в том семестре во вторую смену, занятия заканчивались поздно вечером, но оставалось еще немного времени на кино и прочие развлечения. Василисе предстояло выйти в ночную смену к своим пациентам, она немного спешила, а мне не хотелось домой, там было просто нечего делать. К тому же мама включала телевизор на полную громкость, и то и дело подзывала меня: Соня, смотри, какое платье у Пугачевой, Соня, повторяют «Утреннюю почту». Мама жила в телевизоре, а мне он был глубоко неинтересен, поэтому я предпочитала сидеть на кухне за чаем. А летом вообще намеревалась слинять в Подмосковье: там финны строили завод сухих смесей и нужны были переводчики. К тому же хотелось подзаработать. Хотелось джинсы-варенки, как у Василисы, куртку-аляску на зиму и новые кроссовки. Маминой учительской зарплаты на это не хватало, с пенсией у нее вышло тоже негусто, вдобавок квартира требовала ремонта, и мама копила на этот самый ремонт, а колготки стоили по-прежнему дорого. Кстати, я до сих пор не пойму, почему в СССР были такие дорогие колготки. Семь семьдесят, это ж с ума сойти. При зарплате в сто двадцать рублей. И хватало этих колготок от силы раза на два, потому что все вокруг было в зазубринах – двери, стулья, столы, особенно в казенных учреждениях…

В общем, я почти не слушала Василису, а она вдруг притормозила на троллейбусной остановке и сказала, что натерла пятку и что я тащусь нога за ногу, а ей надо в больницу. И эта ее внезапная прихоть решила все. Отматывая назад ленту времени, я думаю: ну не остановись мы тогда на этой остановке… Но мы остановились. И к нам сразу подошел незнакомый парень. Взрослый, холеный и одетый как-то уж очень солидно – в темный пиджак, который сидел на нем как влитой, и ослепительно белую рубашку. Он просто спросил, где гостиница «Уют», потому что впервые в нашем городе и вроде бы запомнил туда дорогу, да вот оказалось, что не запомнил и попал совсем в другое место. Тут же подкатил троллейбус, и Василиса отчалила, бросив на парня придирчивый взгляд, а я осталась на остановке объяснять, где находится этот самый «Уют». И поскольку «Уют» находился в квартале от моего дома, мы дальше двинулись вместе, и я узнала, что парня зовут Вадим Щеглов и что он приехал в наш город по линии ЮНЕСКО устанавливать деловые связи между заведениями, в которых изучают финский язык, с заведениями в Финляндии, в которых изучают русский. О, а я как раз тоже изучаю финский в университете! Я очень обрадовалась, потому что ЮНЕСКО – это, черт возьми, ЮНЕСКО, это выход в большой мир из нашего провинциального тупичка. И что надо же такому случиться, что Вадим подошел именно ко мне. Оказалось, что финского он не знает, но ему и не надо знать финский, потому что в Европе можно обойтись английским, испанским и французским, а он на всех этих языках не то чтобы бегло, как на родном, но в общем сечет. Вадим все время улыбался, и зубы у него были столь же ослепительны, как и рубашка. И мне думалось, что он улыбается оттого, что встретил меня, потому что я как раз знаю финский, а это намного облегчает дело.

Я с детства не любила имя Вадим, почему-то оно казалось мне надуманным. Вадим – это тот, кто умеет водить за нос, уводить в сторону, Вадим-невидим, невредим… То есть тот, кто выходит сухим из воды. И много раз убеждалась, что надо просто доверять интуиции, а не искать разумные доводы. Мало ли с чем ассоциируется имя…