— Что вы знаете, Николай Соломонович?

— Я знаю, что Мишель не станет в меня стрелять, — пояснил Мартынов. — Убить его для меня будет самым простым и безопасным делом.

«Тебе хорошо, — с неожиданным страхом подумал Васильчиков и посмотрел на Мартынова едва ли не с завистью. — А мне еще разговаривать с Юрием. Юрий — о, тот будет стрелять! Еще как будет. Он уже год как убийца: не боится ни умереть, ни убить. Юрия придется убивать подло, как это делают горцы…»

* * *

Голицынский бал, церемонный, с большими затеями, был назначен на пятнадцатое. «Банду», разумеется, не пригласили; но, как и подобает всякой приличной банде, она готовила разбойничий набег: дамы во главе с Эмилией и кавалеры во главе с Мишелем намеревались явиться без приглашения; вряд ли князь Голицын выгонит их!

Но, как назло, погода начала портиться… Над горами собиралась гроза.

* * *

Васильчиков гнал коня, чтобы успеть до начала бури; он мчался не от грозы, а навстречу ей, к горам, откуда должен был показаться всадник. Странное ощущение охватило князя: как будто вся последующая жизнь его определится тем, встретит он сейчас Юрия, или же они разминутся. В том, что Юрий сдержит слово и явится к Пятигорску именно пятнадцатого числа, как было сговорено у него с братом, Васильчиков почему-то не сомневался.

Князю не нравилось зависеть от обстоятельств. Тем более — от капризов и непонятных побуждений поручика Лермонтова. Он хотел бы взять события в свои руки.

Дорога все время поворачивала, и каждое мгновение Васильчикову казалось: вот сейчас он увидит тонконогого белого коня и на нем всадника в некрасивой папахе, обязательной принадлежности кавказской формы. Но никто не появлялся, и Васильчиков ехал дальше и дальше.

Воздух темнел, становился разреженным, и вместе с тем все предметы, помещенные в этом воздухе, приобретали странную четкость. Гроза вкрадчиво покашливала, дождя еще не было.

Где-то ужасно далеко — блистательная Эмилия поглядывает в окно; взволнованное декольте, убранное живыми цветами, глубоко дышит. Девицы Верзилины вьются подле старшей сестры: будет гроза, не будет, идти ли на бал к Голицыну — случится ли там скандал?.. И где же Мишель, где Мартынов, Глебов, Васильчиков, где все их кавалеры? Один только старый Зельмиц бродит поблизости, грохоча шпорами.

Ужасно далеко.

Васильчиков спешился. Конь легонько подтолкнул его мордой, как бы в недоумении, князь протянул назад руку и машинально погладил животное по вздрагивающей шее. Слепни кусались; гроза давила на них и делала злее.

Упали первые капли, и сразу вслед за ними Васильчиков услышал стук копыт. Он отошел к скале, прижался.

Всадник ехал не спеша, заранее свыкнувшись с мыслью о том, что придется промокнуть под неминуемым дождем. Князь шагнул ему навстречу и преградил дорогу.

Юрий остановил коня, приветливо склонился с седла:

— Александр Илларионович! Что это вы тут делаете?

— Гуляю, — ответил Васильчиков.

Лермонтов оглянулся назад:

— Гроза надвигается — какие прогулки?

— Пытаюсь закалить себя, — сказал Васильчиков. — Вот вы, армейские, недовольны тем, что на Кавказ присылают изнеженных «бонжуров» из Петербурга.

— Ну да, — задумчиво протянул Юрий. — Толку от вас чуть, а что вы болтаете потом по модным салонам! Полагаю, о Кавказе вам известно не больше, чем парижскому привратнику — об Алжире. И за что только вам ордена здесь раздают!

— Отчасти ваши претензии справедливы, господин Лермонтов, — с важным видом произнес Васильчиков (Юрий комически-удивленно задрал брови и стал оглядываться по сторонам, как бы в поисках свидетелей подобного чуда). — Я и прибыл сюда, можно сказать, для того, чтобы на месте ознакомиться… и впоследствии, служа Отечеству при разработке более современного законодательства… имея опыт…

— По-моему, вы бредите, — сказал Юрий с деланной озабоченностью. — У вас нет жара? Что говорит лекарь Барклай?

Васильчиков вдруг страшно побледнел и отступил на шаг. Разговоры иссякали, гроза была все ближе — время заканчивалось: пора. И не осталось никаких преград между Васильчиковым и тем, что ему предстояло сделать. И даже любопытству пришлось уступить — никогда князь не узнает, который из двоих был ублюдком… Все.

Князь закусил губу, широко распахнул глаза — и, в самой глубине души твердо веруя в то, что совершает это не он, а некто иной, незнакомый, почти в упор выстрелил в Юрия из «кухенройтера», взятого у Столыпина под тем предлогом, что пистолеты должны находиться у секунданта.

Юрий не изменился в лице, не издал ни звука; он безмолвно свалился с седла и в некрасивой, неловкой позе замер на обочине дороги. Князь подошел к белому коню. Хорош. У Лермонтова всегда была слабость к лошадям — не жалел на них денег и вечно, говорят, выклянчивал у безотказной бабушки на очередного скакуна.

Возбужденный и испуганный, конь тем не менее оставался на месте — его так приучили. Васильчиков хлопнул животное по крупу:

— Уходи! Уходи, глупая скотина!

Конь заржал, отступил на несколько шагов и снова остановился. Васильчиков еще раз пальнул, тогда конь скрылся. И почти тотчас над горами разлетелся первый уверенный раскат грома.

Васильчиков очень деловито осмотрел убитого, который больше не был Лермонтовым. Все та же красная канаусовая рубаха, ужасно грязная, все тот же сюртук без эполет. Никто, ничто. Просто груда тряпья.

— Черт бы тебя побрал! — сказал Васильчиков.

Он сел в седло и погнал коня прочь, к подножию Машука, где уже собрались, по его расчету, участники дуэли.

* * *

— Может, отложим? — предложил Глебов. — Гроза начинается. Во время дождя стрелять глупо.

— Опоздаем к балу, — возразил Мартынов нервно и оглянулся, не едет ли наконец князь.

— Да и Васильчикова пока нет, — продолжал Глебов.

— Скоро будет, — сказал Мартынов. — Мы с ним договорились так — если он задержится, то встретимся на месте.

Монго молчал.

Мишель слушал эти разговоры с полной беспечностью. Происходящее выглядело до невозможности глупо. Позавчерашняя вспышка Мартынова, торжественный вызов на поединок, хождения взад-вперед секундантов… Впрочем, нужно ведь как-то развлекаться! Отчего не делать многозначительное лицо, пугая Эмилию Александровну недомолвками? Эмилия — ужасно хорошенькая, когда пугается и вспыхивает.

Голоса участников дуэли доносились до Мишеля сквозь разные рассеянные раздумья. Он как будто плыл сквозь перепутанные мысли: предстоящий набег на Голицына с его балом, Эмили («в пыли», «кобели»), розовая Надежда, мадемуазель Голубые Глаза, а также интересные девицы, коих Мишель всех скопом именовал «лягушками в обмороке»… И скорый приезд Юрия!

Наконец он очнулся, тряхнул головой и вступил в общий разговор: