Во всяком случае, их несгибаемость была вполне обоснована. В самый разгар спора Кейт потребовала доступ к телефону и принялась заказывать пиццу с доставкой в палату. Она обзванивала все лондонские пиццерии, ни в какую не соглашавшиеся идти на уступки, громко их поучала, затем предприняла несколько шумных и безуспешных попыток нанять посыльного, чтобы тот на мотоцикле объездил Вест-Энд и нашел для нее американскую пиццу, при этом перечислила все сорта перца, грибов и сыра, которые должна содержать пицца и которые диспетчер курьерской службы даже не стал запоминать. Примерно спустя час все возражения против выписки Кейт из больницы отпали одно за другим, как лепестки с осенней розы.

Итак, немногим позднее полудня она уже стояла посреди продуваемой всеми ветрами улочки на западе Лондона, ощущая слабость и легкую дрожь, но зато сама себе хозяйка. В руках она держала пустую, изорванную в клочья дорожную сумку, с которой почему-то отказалась расстаться, а в кошельке лежала бумажка с единственным нацарапанным на ней словом.

Кейт остановила такси, забралась на заднее сиденье и почти всю дорогу до дома в Примроуз-хилл ехала с закрытыми глазами. Она поднялась по лестнице и вошла в свою квартиру на верхнем этаже. На автоответчике обнаружилось десять сообщений, но она их стерла, даже не прослушав.

Она открыла настежь окно в спальне и высунулась из него, повиснув на подоконнике в довольно опасном и странном положении – так ей удавалось увидеть уголок парка: маленький клочок земли всего лишь с парой платанов. Его обрамляли, или, вернее, не могли полностью скрыть, несколько домов, отчего он казался Кейт своим собственным и секретным – в отличие от просторной, раскинувшейся во всю ширь аллеи.

Как-то раз она пошла в этот уголок, прогулялась по незримому периметру, ограничивающему пределы видимого из ее окна участка, и почти ощутила себя его владелицей. Даже по-хозяйски похлопала по стволам платанов, а затем уселась под ними и наблюдала за закатом на изрезанном крышами небе над отказывающимися доставлять пиццу лондонскими ресторанами. Она ушла оттуда, охваченная глубоким, но не до конца понятным чувством. И все же, сказала она тогда себе, в наши дни следует радоваться любому глубокому чувству, пусть и непонятному.

Кейт втянула себя обратно в комнату, оставила окно нараспашку, несмотря на холод, протопала в ванную и пустила воду. Ванна в эдвардианском стиле занимала слишком много места в небольшом помещении, оставив совсем чуть-чуть пространства для выкрашенных в кремовый цвет труб. Вода шипела и бурлила. Как только пар согрел помещение, Кейт разделась и открыла шкафчик.

От обилия средств для принятия ванн она пришла в легкое замешательство. По какой-то неведомой причине ей не удавалось спокойно пройти мимо полочки в аптеке или парфюмерном магазине с соблазнительными флаконами, наполненными голубыми, зелеными или оранжевыми маслянистыми жидкостями, предназначенными якобы для восстановления природного баланса какого-то непонятного вещества в порах кожи, о котором она и слыхом не слыхивала.

Кейт застыла в нерешительности, пытаясь сделать выбор.

Что-нибудь розовое? С витамином B? А может, B12? Или B13? Глаза разбегались уже от обилия препаратов, содержащих различные виды витамина B. Среди них были порошки, масла, тюбики с гелями, даже пакетики с пряными семенами – все это будто бы должно каким-то мудреным образом оказывать благоприятное воздействие на некие потаенные части тела.

Как насчет зеленых кристалликов? Когда-то она пообещала себе, что не станет раздумывать, а просто нальет в ванну всего понемногу. Когда наступит время. Сегодня она почувствовала, что час пробил, и энергично и с неожиданным удовольствием принялась добавлять по капле всего подряд под бурлящую струю, пока вода не помутнела, переливаясь всевозможными цветами, и не загустела почти до клейкого состояния.

Кейт выключила краны, сходила ненадолго в комнату и порылась в сумочке, затем вернулась и легла в ванну. Закрыв глаза, она глубоко дышала минуты три, пока наконец не вспомнила о принесенном из больницы клочке бумаги.

На нем было написано одно-единственное слово, которое она с трудом вытянула из медсестры, мерявшей ей утром температуру.

Кейт расспрашивала ее о великане. Том самом, с кем она столкнулась в аэропорту и чье тело потом видела ночью в соседней палате.

– Нет-нет, – ответила медсестра, – он не умер. Просто был в коме.

Кейт поинтересовалась, можно ли с ним увидеться и как его зовут, при этом она пыталась задавать вопросы безразличным тоном, как бы между прочим, что с градусником во рту удавалось с трудом, поэтому Кейт вовсе не была уверена, что справилась с поставленной задачей. Сестра ответила, что не знает и что ей вообще запрещено обсуждать с пациентами других пациентов. И в любом случае того мужчины здесь уже нет, его перевели в другую больницу. Оттуда за ним прислали карету «скорой помощи» и увезли.

Такого Кейт услышать не ожидала.

Куда увезли? Чем ему не понравилась эта больница? Но медсестра не желала продолжать разговор, а спустя секунду ее вызвали к старшей сестре. Единственное случайно оброненное ею слово Кейт записала на бумажке.

«Вудшед».

Сейчас в расслабленном состоянии ей вдруг пришло в голову, что она где-то слышала это слово. А вот где именно – припомнить никак не получалось.

Наконец вспомнив, она больше не могла спокойно лежать, моментально выбралась из ванны и побежала прямиком к телефону, не забыв, однако, смыть под душем липкую гадость.

Великан проснулся, попробовал оглядеться и не смог поднять голову. Попытался сесть – тоже тщетно. Казалось, его приклеили к полу суперклеем. Через несколько секунд он с изумлением понял, в чем дело.

Изо всех сил он дернул головой, вырвав клочья светлых волос, и посмотрел вокруг. Похоже, он лежал на заброшенном складе, скорее всего на верхнем этаже: сквозь закоптелые, разбитые окна проглядывало зимнее небо.

С высокого потолка свисали нити паутины, и пауков, видимо, не волновало, что вместо добычи в них застревали лишь куски штукатурки да пыль. Потолок опирался на вертикальные металлические стойки, покрытые грязной отслаивающейся кремовой краской, а те, в свою очередь, – на старый дубовый пол, к которому его явно приклеили. По полу вокруг его обнаженного тела простиралось блестящее темное пятно, источающее резкую, до слез пробирающую вонь. Он не верил своим глазам! Яростно взревев, попробовал оторваться от пола, но лишь до боли растянул кожу в местах, где она плотно прилегала к дубовым половицам.

Это дело рук старика – иначе и быть не может.

Он резко откинул назад голову, стукнувшись затылком о пол так сильно, что затрещали доски и зазвенело в ушах. Затем вновь заголосил, находя какое-то странное удовольствие в диких, бесполезных, глупых воплях, которые он продолжал издавать, пока остатки стекол в оконных рамах не разлетелись вдребезги. Неистово мотая головой в разные стороны, он заметил неподалеку у стены свой молот, с помощью заклинания поднял его в воздух и заставил летать в пространстве, ударяясь и лязгая о стойки, отчего все строение загудело, как огромный гонг.