Чек выписал ссудно-сберегательный банк «Арболада» в Охае — один из Мики-Волкманновых, припомнил Док, он также обслуживал институт «Хрискилодон», — и подписал его фининспектор, чью фамилию ни Док, ни Пепе не разобрали.

— Хуже липовой чекухи, — сказал последний.

— Тут целая горка мелочи, Пепе. Должен быть какой-то способ эти деньги снять.

— Может, я просто их пожертвую вашей организации — от имени Леонарда, конечно.

— Я не собираюсь на вас никак нажимать, хотя это, разумеется, поможет нашей новой программе «Спаси рок-н-ролльщика». Знаете, сколько музыкантов передознулось за последние годы, просто эпидемия какая-то. Я это особенно в своей области заметил, в сёрф-музыке. Так вышло, что я преданный поклонник «Досок» — на самом деле, именно через них я и стал лично заниматься предотвращением передоз, после того, как скончался один из их саксофонистов… Помните Дика Харлингена?

Возможно, какая-то неожиданная побочка от всей той дури, что он курил, но Док вдруг ощутил, как по комнате пронёсся ледяной электрический разряд — Пепе окаменел, лицо его, даже при всём розовом отражении, мгновенно обесцветилось до тревожно-белого, и Док увидел ту боль, что его, должно быть, терзала всё это время, сколько Леонард наверняка для него значил, как он, надо полагать, надеялся, что вся эта отчаянная болтовня поможет выдержать… но вот такое, о чём запрещено говорить, может, у него даже свои подозрения, и вдаваться в них он не мог себе позволить, а в самой их сердцевине был Дик Харлинген. Молчание Пепе тянулось, множественные голоса телевизоров во всех комнатах слились в зазубренную дисгармонию, пока наконец слишком запоздало он не сказал:

— Нет, этого имени не припомню. Но понимаю. Слишком много ненужных потерь. Ваши люди способны сделать что-то чудесное, я уверен.

Если Ле-Драно по чьему-то приказу подменил 3-процентную срань, которую сбывал Дику, на что-то ещё, такое, что его наверняка прикончит, тогда казалось ясно: никто не обеспокоился впоследствии сказать ему, что это наёбка и Дик по-прежнему жив. Всё это время ему позволяли считать себя убийцей. Не слишком ли тяжкое бремя для совести, которая, по словам Пепе, у него была? Собирался ли он кому-то исповедоваться? Кому такого не хотелось?

На одном бильярдном столе невозможным раскладом лежали шары, дожидаясь супергероя этого спорта.

— Это из отыгрышей Ленни, — сказал Пепе. — Всё так и лежит с тех пор, как он вышел и не вернулся. Я всё собирался доиграть, я же знаю, что могу стол очистить, но почему-то…

Док дошёл до машины по слегка угомонившемуся кварталу: все торчки разошлись по домам, нацелившись к лежкам, гомон стих, явилась луна, найденное снова нашли, потерянное пропало навсегда, опричь того, на что завтра наткнутся какие-нибудь удачливые землечерпалы. Потерянное и не потерянное, и то, что Сончо называл «затопленным грузом», намеренно потерянное и вновь найденное… и что-то ещё нынче царапалось отбившимся цыплёнком где-то в углу неприбранного амбара, которым был мозг Дока, но он никак не мог его засечь, куда там — даже понять, что это за тварь такая, когда его всего окатил вечер.

* * *

Он подумал, что Адриана Пруссию лучше всего обсудить с Фрицем — у того было поболе истории с асмодеем, чем у Дока. Искряк, стоявший вампирскую вахту, ещё не пришёл.

— Я б к Адриану и близко не подходил, — посоветовал Фриц. — Он уже не полезная шишка из Торговой палаты, с которой мы водили знакомство в старину, Док, он теперь говно дурное.

— Как он может быть хуже прежнего? Это из-за него я бросил быть пацифистом и стал ходить втаренный.

С ним что-то случилось, он сделку заключил с кем-то побольше себя, больше всего, чем он прежде занимался.

— Я что-то подобное про него слышал сегодня вечером в Венеции. «Агентства командования и контроля» — вот как сказали. Тогда мне показалось странно. А ты с кем беседовал?

— В конторе главного прокурора штата, они за ним много лет охотятся. Но достать никто не может, отчасти — из-за этого интересного портфеля долговых расписок, что он держит. Сами суммы не так уж велики, но если брать по одной, всегда хватит, чтобы гарантировать послушание.

— Послушание кому…

— Командирам. Контролёрам. Пруссия получает деньги, плюс процы, а для прочих делается то, чего они хотят.

— Но пауков-то везде навалом. Они тут тоже в доле, никак?

— Может, и нет. У Пруссии аллергия на конкуренцию. Станет кто-нибудь угрожать его доле — скорее всего у них начнутся неприятности.

— У мёртвых?

— Если угодно так выразиться.

— Но чем больше он это делает…

— Тем выше его шансы на то, чтоб чпокнули, ага, можно подумать. Но не в том случае, когда он рулит теми, кто скорее всего пойдёт чпокать.

— ПУЛА?

— Ох, боже упаси.

— И иммунитет Пруссии от них также распространяется на тех, кого он посылать взимать?

— Как оно обычно работает.

— Тогда здесь что-то неклево. — Док вкратце очертил историю Шайба Бобертона. — В последний раз когда его чпокнули? Я проверил. Одно семечко нашли в мешке пылесоса, да мой племяш, а ему пять лет, его бы отмазал. Однако никто не озаботился, его замели, а с его ходками он бы загремел на шесть минимум.

— Может, легаша при исполнении оскорбил?

— Маловероятно, что кого-то из тех, кто у Пруссии одалживается, — там сплошь оплата в рассрочку и дружелюбие. Однако ж примерно единственный из людей Пруссии, кого вообще упекли, был Шайб.

— Значит, и впрямь что-то личное.

— Облом. Значит, мне снова тереть с Йети.

— Уже должен был и научиться.

— Не, я в смысле — как человек с человеком.

— Боже мой. Только не рассказывай, как это получается.

* * *

Док прикинул, что скорее всего столкнётся с Йети на стрелковом полигоне «Хана-Ракальям» возле Южной Ла-Бриа. Йети почему-то нравилось ходить на гражданские полигоны. ПУЛА дало ему пинка под зад из легавых заведений? Слишком много коллег стремилось его пристрелить и списать на несчастный случай? Док не собирался задавать лишних вопросов.

На полигон он приехал после ужина, как только стемнело. Он знал, что Йети предпочитает секцию Трущоб, Банд и Хиппи (ТРУБАХ), где в трёхмерной обстановке тира на тебя бросались полноростовые пластмассовые фигуры чёрных, чиканских и длинноволосых угроз обществу, а ты разносил этих хуесосов в клочья. Доку и самому нравилось большую часть времени проводить на хужеосвещенной стороне полигона. В последнее время он стал расценивать эти визиты не столько как отточку ночного зрения, сколько в смысле подыхающего в канаве Джона Гарфилда — подыхающего причём от голливудского предательства и преследования в реальном мире, от контролирующего распоряжения, по которому подобные исходы становились неизбежны, ибо питались они холодной волей, дульной скоростью и патронами, выпущенными в темноте.