Окончательная отставка

22 августа 1834 года Талейран вернулся из Лондона в Париж.

В феврале ему «стукнуло» восемьдесят, и князь ощущал это каждой клеточкой своего тела. В результате 13 ноября, считая свою политическую карьеру законченной, он направил министру иностранных дел прошение об отставке. В нем он писал:

Господин министр,

Когда доверие короля призвало меня четыре года назад в посольство в Лондоне, сложность поставленной задачи заставила меня подчиниться. Сейчас я думаю, что я выполнил эту задачу с пользой для Франции и для короля, ибо эти две взаимопереплетенные цели всегда стояли передо мной. В эти четыре года установившийся мир позволил упростить наши отношения; наша политика, которая до того была изолированной, стала связанной с политикой других наций: она была принята и по достоинству оценена честными людьми во всех странах.

Сотрудничество, которое установилось у нас с Англией, не повредило ни нашей независимости, ни нашим национальным интересам; наше уважение прав друг друга и наше взаимное доверие… составляют гарантию, которую мы можем противопоставить тому, что волновало старую Европу. Столь достойные результаты были достигнуты благодаря высокой мудрости короля и его огромному умению. По отношению к себе я не говорю об иных заслугах, кроме как об угадывании глубочайших замыслов короля. <…>

Но сегодня, когда вся Европа знает и восхищается королем… когда Англия имеет не меньшую потребность в нашем взаимном союзе… я считаю возможным для себя, не отрекаясь от своей преданности королю и Франции, умолять Его Величество принять мою отставку, и я прошу вас, господин министр, представить ее ему. Мой пожилой возраст, моя немощь, имеющая естественные причины, требуют отдыха и делают мой демарш весьма простым, полностью объясняют его и даже превращают его в мой долг.

Отдаю себя всего на справедливую волю и доброту короля[544].

А вот ответ министра, датированный 7 января 1835 года:

Мой князь,

Я показал королю письмо, которое вы адресовали министру иностранных дел и которым вы просите Его Величество принять вашу отставку с поста посла в Лондоне. Его Величество долго отказывался ее принять.

Присоединяясь к его планам и планам его правительства, вы так искусно послужили делу укрепления стабильности новой монархии, величия ее политики и поддержания мира в Европе, что король не мог согласиться лишить Францию ваших могучих услуг и вашего огромного опыта. Но Его Величество почувствовал, что после такой великой и длительной карьеры привязанность и признательность к вам не позволяют ему дольше сопротивляться исполнению вашего пожелания уйти, исходя из вашего возраста, на отдых[545].

Короче говоря, отставка была принята.

Получив отставку, Талейран уединился в своем замке Валансэ, превосходившем «размерами и неслыханной роскошью дворцы многих монархов в Европе»[546].

Здесь он чувствовал себя лучше, чем в Париже.

«И здесь, спокойно, без излишнего любопытства и бесполезных волнений, как и всё, что он делал в жизни, он стал ждать прихода той непреодолимой силы, для борьбы против которой даже и его хитрости было недостаточно (по злорадному предвкушению одного из враждебных ему публицистов). “Я ни счастлив, ни несчастлив… — писал он в эти последние годы своей жизни. — Я понемногу слабею и… хорошо знаю, как все это должно кончиться. Я этим не огорчаюсь и не боюсь этого. Мое дело кончено. Я насадил деревья, я выстроил дом, я наделал много и других еще глупостей. Не время ли кончить?”»[547].

Визит Жорж Санд

28 сентября 1834 года в замок Валансэ навестить Талейрана приехала уже входившая тогда в славу писательница Жорж Санд. Они не были знакомы, но надо сказать, что Талейран иногда разрешал путешественникам осматривать его прославленное жилище. Писательницу приняли, а потом из-под ее пера вдруг вышла весьма злобная статья в «Revue des deux Mondes», которая называлась «Князь». Фамилия Талейрана в ней не была названа, но изложение вышло более чем прозрачным.

«Никогда это сердце не испытывало жара благородных эмоций, — написала Жорж Санд, — никогда честная мысль не проходила через эту трудолюбивую голову; этот человек представляет собой исключение в природе, он — такая редкостная чудовищность, что род человеческий, презирая его, все-таки созерцал его с глупым восхищением»[548].

Оказалось, что Жорж Санд была ненавистна даже наружность старого князя, даже выражение его лица, и она задавалась вопросами о его прошлом и о том, почему все правители Франции в нем так нуждались.

«Какие революции он совершил или нейтрализовал, — пишет она, — какие кровавые войны, какие общественные бедствия, какие скандальные грабительства он предупредил? Значит, он был необходим, этот сластолюбивый лицемер, всем нашим монархам, от гордого завоевателя до ограниченного святоши, если они навязывали нам позор и стыд его возвышения»[549].

А вот еще страшные слова Жорж Санд о Талейране, явно переходящие всякие границы приличия: «Враг рода человеческого, пришедший в мир лишь для того, чтобы нажить себе состояние, удовлетворять свои пороки и внушить простофилям унижающее уважение к своим талантам интригана. Благодетели человечества умирают в изгнании или на кресте. А ты, ты умрешь медленно в своем гнезде, старый пресытившийся стервятник. <…> Создатель лишил тебя ноги и бросил на землю в виде хромого Вулкана… и тебе нечего будет сказать в день Последнего Суда. Тебя даже не спросят. Создатель, не давший тебе души, не потребует от тебя отчета о твоих чувствах и страстях»[550].

Но Талейран был привычен к подобного рода характеристикам. О нем редко писали хорошо, но при этом все и всегда безусловно преклонялись перед его умственными способностями. Талейран «очень философски относился ко всему, что писалось о нем, и даже портретная живопись Жорж Санд совсем ненадолго и очень немного его огорчила»[551].

Во всяком случае, каким-нибудь ответом он ее не удосужил. Он знал, что, сколько бы его ни ругали, обойтись без него не могли. Недаром же за два года до смерти он сказал тогдашнему премьер-министру Луи Адольфу Тьеру: «Знаете ли вы, дорогой мой, что я всегда был человеком, самым в моральном отношении дискредитированным, какой только существовал в Европе за последние сорок лет, и что при этом я всегда был либо всемогущим во власти, либо накануне возвращения в нее?»[552]