— Да что ж, — передернул тот узкими плечами. — След, как мне сказывали, обратно в пустынь ведет. Я так мыслю, что двух седмиц не пройдет, как мы его схватим.

— Ну и славно, — одобрил Иоанн, а оставшись один, еще долго не мог успокоиться.

«Ясно же было сказано, чтоб в Литву уходил. Неужто не понял, что нет для него на Руси места. Теперь, если его в пыточную возьмут, все с него выдавят, — нервно расхаживал он по светлице. — Все до капельки. И про избушку, и про узника. А уж как до братца моего ниточка дотянется, так и весь остатний клубочек мигом размотается. Значит, нужно что-то немедля предпринять. А что?»

Он сел и задумался, пытаясь собраться с мыслями, однако как назло на ум ничего путного не приходило.

Не было счастья, да несчастье помогло — в день, когда в Москву привезли пойманного старца Артемия, в монастырской темнице от жестоких пыток скончался его верный ученик Порфирий. Был он не то чтобы старым, но сердцем оказался слабоват. И надо ж такому случиться, что умер он за час до начала второго заседания собора, причем первое основывалось в первую очередь именно на показаниях его и Башкина. К тому же Порфирий был не просто важной связующей ниточкой между Матфеем со своими единомышленниками и заволжскими старцами — он был единственной нитью. И вот теперь она оборвалась.

Когда на втором заседании собора Порфирия так и не вывели на всеобщее обозрение и пришлось целый день заслушивать опросные листы Башкина, который уныло твердил одно и то же слово: «Каюсь», Иоанн сразу заподозрил неладное.

— Владыко, — окликнул царь Макария перед вечерней, — не пойму я что-то. Виним мы человека, а оправдаться ему не даем. Может, и не Порфирий вовсе учил Башкина непотребству? Где ж старец-то?

— Почил в бозе, — смиренно произнес митрополит. — Тако усердно сей мних сокрушался о своих грехах, что душа его, не выдержав, покинула тело, дабы самолично ниспросить прощенья перед престолом всевышнего.

— Мыслю, что не сама она до такого додумалась, а умельцы твои ей подсобили, — возразил царь.

— Не возводи хулу на слуг божиих, — проворчал Макарий, но не было у него в голосе должного энтузиазма, из чего Иоанн немедленно сделал вывод, что прав в своих сомнениях.

— Сам хочу в том убедиться, — твердо заявил царь. — Повели своим, чтоб прямо сейчас отвезли меня к телу.

— Тебе, что же, слова митрополита всея Руси мало? — обиделся Макарий. — Али ты и мне не веришь?

— Вот с верой я к нему и поеду, — спокойно заметил Иоанн, давая понять, что на сей раз он в своем праве.

— Да его уж схоронили, поди, — вяло отбрыкивался владыка, не зная что придумать.

— Это по каковскому обычаю? — с неподдельным удивлением воззрился на него царь. — Слыхал я, что у басурман на этот же день до следующего восхода солнца принято покойников закапывать. Это да. Но Порфирий-то хошь и еретик, но христианин, стало быть, его тело лишь на третий день земле предать должны.

— И устал я, — вздохнул Макарий.

— То да, — уважительно кивнул Иоанн. — Чай, годы у тебя, владыка, немалые. Потому я тебя с собой и не зову. Ты езжай себе прямо на подворье, передохни. Людишкам лишь повели, чтоб отвезли меня к покойнику, а дале я сам.

Владыка вздохнул и… поехал вместе с царем. Кони быстро пронесли митрополичий возок к Андроникову монастырю. Прошли за ограду. Мертвецкая располагалась слева от пыточной, по соседству.

«Никак для удобства, чтоб далеко не таскать», — мрачно отметил Иоанн.

Искали отца Порфирия недолго. Точнее, совсем не искали — тело монаха лежало на стылом каменном полу в гордом одиночестве.

— Разоблачи, — повелел Иоанн монаху-ключнику, сопровождавшему царя и митрополита.

После того как дюжий отец Авраамий это сделал, Иоанн принялся тыкать в многочисленные кровоподтеки, синяки, а затем в рубцы на спине.

— Это что? — гневно спрашивал он всякий раз, тыча пальцем, хотя вопросы были скорее риторическими и в ответах не нуждались, поэтому Макарий стоял молча.

Дошли до рук. Когда Иоанн поднял их, то у него появилось странное ощущение будто он держит что-то тряпичное. Потом осенило почему. Выбитые из суставов, они свободно вращались во все стороны. Очевидно, Порфирий скончался прямо на дыбе, и впопыхах, пока его пытались откачать, поливая водой и растирая виски уксусом, совсем запамятовали о том, что руки надо бы вправить на место.

— Сколь раз на дыбу вздергивали? — уточнил царь у монаха.

— Да всего-то раза три. Вот на третий раз он как раз и опочил, — пожал тот плечами. — Слабоват оказался.

— Иначе из еретика правды не выжмешь. Уж больно в них бес силен, — попытался оправдать своих людей Макарий.

— Так ведь из страха перед пыткой, да от боли лютой и истинный христианин в чем хочешь сознается. Далеко ходить не будем, вон хошь этого краснорожего возьми, — ткнул Иоанн в ключника-монаха, который испуганно попятился, пытаясь схорониться за митрополичью спину. — Ныне своим молодцам в разбойном приказе отдам, а завтра, ну, самое позднее через денек, он нам с тобой поведает яко Христа распинал али кого из его апостолов.

— Кощунствуешь, государь, — заметил с укоризной Макарий.

— Ничуть. Я оное лишь для примера указал, к слову, что сказанному под пыткой верить негоже.

— Так ведь показали на них, — упрямо стоял на своем митрополит.

— А ежели то оговор? Ежели человеку уже все едино было — на кого там указывать, лишь бы руки ослобонили, да с дыбы сняли — тогда как? Ладно, этого уже не воротишь, — устало махнул он рукой и примирительно заметил: — Не вступать же нам с тобой, двум владыкам Руси, в прю из-за одного старца, верно? Вот ежели их двое али трое было бы — тут уж иное. Потому я тако мыслю. На все кельи с еретиками н ныне же свою сторожу из стрельцов поставлю. Ежели твоим людям понадобится опросить тех, кто в узилище сидит, али еще по какой надобности повидать их захочется — хошь днем, хошь ночью — милости прошу. Скажу, чтоб пропускали и препятствий не чинили. А вот терзать их не сметь. За этим стрельцы неотлучно бдить будут. А ты пшел отседа, — беззлобно бросил он ключнику.

— А коли забудутся мои людишки? — лукаво улыбнулся митрополит, догадываясь, что Иоанн специально удалил монаха, тем самым вызывая на откровенность его, Макария.

— А коль забудутся, — Иоанн кинул быстрый взгляд на недвижное тело и зло произнес: — То тут хорошее средство имеется — бердышом по голове.

Так память освежает, что просто диву даешься. А еще я сам для надежности всех еретиков опрашивать стану — нет ли им каких-либо ущемлений.

— Старца Артемия бережешь? — откровенно спросил митрополит, которому тоже порядком надоела игра в недомолвки.

— И его, и прочих, — невозмутимо ответил царь. — Мне, вот, на Матфея Башкина, хоть оно и не моих рук дело, ан все едино — глядеть соромно, будто это я его так терзал.