Неужели вся эта работа со своим конечным результатом может быть основанием к характеристике меня как человека неуравновешенного?

В своей специальной работе я, быть может, был до известной степени оригинален и своеобразен и, как таковой, остался не понят. Но от этого обстоятельства до неуравновешенности дистанция огромного размера.

Вторым обстоятельством, фигурирующим в резолюции Президиума ВЦИК как обвинение против меня, является то, что я, будто бы, был неразборчив в своих связях. Этот вопрос я считаю уже всецело вторжением в мою частную жизнь и поэтому подвергать его обсуждению не буду.

Третье обвинение гласит: «С несомненностью выясняется, что около Главкома находились элементы, компрометирующие его». Такое обвинение для меня уже совсем непонятно по своему смыслу и значению. Если это было действительно так, то что же делали и за чем смотрели мои комиссары? Почему никто из них ни разу не указал мне на это обстоятельство и не потребовал удаления этих элементов?

С тех пор прошло более двух лет. За это время было раскрыто много различных контрреволюционных заговоров, однако следов моей неуравновешенности или моих связей в этих заговорах установлено не было и мое имя по-прежнему остается кристально чистым, как оно и было. Все эти (элементы), окружавшие меня и находившиеся при мне, занимают в настоящее время ответственные должности, а некоторые из них даже очень серьезные посты.

Если принять все изложенное во внимание, то я имею полное нравственное право, как человек и сознательный гражданин, задуматься над вопросом: в чем же собственно заключалось мое преступление? На каких основаниях зиждется резолюция Президиума ВЦИК, так жестоко заклеймившая мое доброе имя и умалившая ту грандиозную работу, которую я с полным сознанием и чистою совестью гражданина принес РСФСР? Ответа я найти не могу, а вместо него все более и более убеждаюсь в том, что я теперь оказался в положении большого человека, которого за что-то поставили в угол и тычат на него пальцем.

Не подумайте, тов. Владимир Ильич, что я хочу этим письмом просить какой-либо милости…

Нет. Это письмо я решил написать Вам по соображениям, имеющим очень близкое отношение к вышеизложенным событиям.

Дело в том, что в июле сего года тов. Смилга в товарищеской беседе сообщил мне, что будто бы этим летом в частном разговоре Вы заявили, что в вопросе моего отношения к преследованию разбитой армии Колчака для Вас до сих пор не все ясно, что все-таки, по Вашему мнению, что-то такое было…

Правда ли это или нет, — не знаю, но мне крайне желательно было бы выяснить все встречающиеся недоразумения, на что прошу Вашего товарищеского разрешения.

Как известно, на другой день после моего ареста тов. Смилга заявил в «Известиях ВЦИК», что причиной моего удаления послужило разногласие между мной и командующим Востфронтом тов. Каменевым в вопросе преследования разбитого на Волге Колчака и что будто бы в этом вопросе прав оказался Каменев[603].

Могу смело заявить, что тов. Смилга в этом заявлении совершенно исказил истину. Недоразумение у меня с тов. Каменевым вышло на почве его не вполне удачного командования армиями Востфронта, вследствие чего были по очереди разбиты 3-я, 2-я и 5-я армии. За эти крупные неудачи тов. Каменев был отрешен РВСР от командования фронтом, и за разгром Колчака принялся я сам лично. Лично мною был составлен план операции, который заключался в следующем: постоянными атаками с юга в северном направлении ударную группу Колчака, перешедшую в энергичное наступление ст. Уфы на Симбирск одновременно с войсками, действовавшими севернее Камы, перетянуть в Самарский район и, оторвав ее, таким образом, от войск, действовавших севернее Камы, разгромить здесь отдельно от последних.

Для проведения этого плана в жизнь мною был проведен на должность начальника штаба Востфронта П.П. Лебедев, а общее руководство фронтом я взял лично на себя по прямому проводу из Серпухова.

Мой план удался блестяще. Как известно, ударная группа Колчака была наголову разбита восточнее Самары и остатки ее принуждены были начать поспешное наступление, обнажая левый фланг своих войск, действовавших севернее Камы.

По вопросу о преследовании разбитых армий Колчака были недоразумения чисто тактического характера, а именно: я требовал вести преследование форсированным порядком, отдельными подвижными и гибкими, приспособленными для действий в Уральских горах, авангардами, а не громоздкими дивизиями и армиями, дабы не дать возможности северной группе войск Колчака, каковая была только потрепана, но не разбита, уйти через проходы Северного Урала в Западную Сибирь. Эти авангарды я предлагал усиливать по мере надобности за счет переходивших на нашу сторону в большом количестве войсковых частей Колчака, конечно, проделав с ними предварительно известную подготовку и отбор соответствующего элемента. Это один из выводов революционной тактики, который в данном случае можно было применить с успехом.

Помимо этого я требовал, чтобы остатки армии Колчака были ликвидированы не позже середины августа (конечно, того же 1919 года), не выпуская их из пределов Урала. На это свое требование я получил ответ от Реввоенсовета Востфронта, коим в то время снова командовал тов. Каменев, что эта задача невыполнима ранее поздней осени. Я не мог требовать больше того, что люди могли дать.

Но самое настоящее недоразумение у меня с Реввоенсоветом Востфронта вышло совершенно на другой почве, о чем тов. Смилга по не известным мне причинам почему-то совершенно умалчивает. Я категорически требовал переброски с Востфронта четырех безработных (за неимением перед собой противника) дивизий на Южный и Западный фронт против армии Деникина и Юденича, где у нас чувствовалась большая потребность в резервах. Реввоенсовет Востфронта всеми мерами тормозил эту крайне необходимую стратегическую меру, и свел в конце концов к тому, что будто бы таковое снимание войска с Востфронта препятствует использованию успехов, достигнутых на Волге.

Такое обвинение, конечно — полный абсурд, что и подтвердили впоследствии события на Южном фронте, показавшие, что я был действительно прав, требуя еще в мае начать переброску дивизий на юг с Востфронта, каковые там действительно были совершенно свободны.

Реввоенсовет Востфронта действовал с точки зрения своей колокольни, а между тем, в моих руках был стратегический рычаг всей войны.

Как политическая, так и стратегическая обстановка требовала разгрома армии генерала Деникина в кратчайший срок, и для этой цели я должен был найти необходимые силы.

Ведь было ясно, что главным театром военных действий является все-таки территория Европейской России, что здесь именно завязан узел окончательной победы, а потому рано было уводить все лучшие войска, каковыми у нас были армии Востфронта, с этого театра в Азию.

Этими краткими объяснениями я намерен закончить свое письмо и обратиться к Вам в заключение со следующей просьбой:

Ввиду того что 8 июля 1919 года Совет обороны не счел нужным меня выслушать и Ваше слово было решающим, то убедительно прошу дать мне возможность или Вам лично выяснить все недоразумения или через особое доверенное Вам лицо получить от меня все необходимые Вам объяснения, дабы, если время уже пришло, снять с моего имени тень, брошенную на него в злополучные для меня дни июля 1919 года.