Вечером я сидел, наблюдая дождь, пытаясь разобраться в своем пыльном столе. Из орудий производства нашел лишь старую грязную ухочистку – в прошлом, довольно плодотворном году задумчиво держал ее в ухе, увлеченно печатая. Привычно вставил ее в ухо – совершенно напрасно.

Сейчас даже машинку не привез. Только ухочистка. Зазвенел комар, – кажется, на ухо присаживаясь… Вот ты-то мне и ответишь за все!

Сладострастно выждал, пока он умолк (точно, на ухе!), медленно отвел правую руку… Счас! – жахнул во всю страсть – и завопил от боли!

Свалился со стула! Что это?!. Это я ухочистку, оставленную в ухе, себе в голову вбил! Сам себе выстрелил в ухо! И понял сразу же: это

– беда надолго, эта беда не пройдет. "Золотое клеймо неудачи" поставил себе… только вряд ли кому это интересно!

– Веча! Что с тобою? – Нонна вскрикнула. Пробило-таки ее!

– А! Молчи! – в отчаянии завопил я.

– …Да. Красивые галоши! Где брал! – Серж, запустив меня в прихожую, насмешливо указал на мои ноги.

– Какие галоши?!. А. Да. Это бахилы такие, пленчатые. В поликлинике их велят покупать – иначе не пропускают.

– В поликлинике? И что ж ты там делал, Вэл?

– Понимаешь… барабанную перепонку себе проткнул. Случайно. Два слоя из имеющихся трех… напрочь!

– И что же?

– Мы с тобой еще подводным плаванием собирались заниматься там… Так вот. Этому хана.

– Как я понимаю – не только этому?

– Да.

И я вернулся в родные края. Громкое выщелкивание фиги из пробки теперь сопровождалось и выстрелом боли в ухе. Дуплет.

Потом – батя добился своего: провалился-таки в боковое крыльцо, куда я ему как раз запретил ходить, мягко вошел в него! "Валерий!" – услышал я вопль.

– Начисто сгнило! – удовлетворенно произнес он, когда я его вытащил.

Щелк!.. Это значит – супа не будет, а я его так тщательно затевал.

Ну уж дудки. И моему терпению существует предел: покончить пора с этой фигой. Оторвал кусок фольги от рулона (когда-то мы делали курицу в фольге), проволок стул к уборной, взобрался, заткнул фигу

(в последний раз), со скрипом вывинтил пробку, обернул ее всю фольгой и вставил обратно. Жучок! Теперь ток по фольге будет идти, минуя пробку, и ограничивать его будут не капризные выщелкивания, а мой разум! Все!

– Ты чего, батя, сидишь, скукожился? Подогреватель включай!

Глянул на меня, усмехаясь:

– Так ты ж не велел?

– Гуляем! Можно теперь!

И наш обогреватель включил. Праздник устроил им. И вот – спирали наливаются теплом, и обе плитки раскраснелись.

– Чайку? А еще – картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду – пусть слегка пожелтеет. Та-ак…

– Веч! А научишь готовить меня?

– Да ты же умела!.. Ну смотри…

Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем, я сразу почувствовал, что это какой-то другой "щелк" – из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг – и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь.

Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла – закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо "высшую фигу"… О, вот она – как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет, в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила, но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна, а ее увели прошлым летом. Вот оно, наказание за мою гордыню. "Высшая фига"! Выскакивает только в самых

"пожарных" случаях, в буквальном смысле этих слов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут – полная безнадега. И – тишина.

И тут, словно в насмешку, солнце выглянуло – впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. И – пар пошел. И видим вдруг – идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел: не голый, просто – в одежде насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды – майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь.

– Ждете?

Засмеялись. По золотым лужам, дымящимся, к "высокой фиге" его подвел.

– Вот, выскочила! – я показал.

– Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо – сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Тут она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.

– А у вас есть такая?

– Нет. В Зеленогорск надо ехать.

– Так. И сколько же она стоит?

– Сто!

Я сходил, вынес бумажник.

– Вот.

Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел.

– Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена нам! – указал на "будку".

– А. Да. Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!

И – тишина. Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство: шипение и треск.

Однажды возвращался на электричке – и вдруг мобильник зазвонил, еле вырыл его из пакетов с продуктами.

– Алле! Это Серж.

– Из Италии?..

– Ну а откуда же еще? Я рассказывал тут про твое ухо… Смеялись все…

Ну и паузы у него: валюту не экономит.

– Но – не тянет на "Золотое клеймо". Сказали мне, совершенно резонно: "А Ахматова тут при чем?!" Больше у тебя ничего нет?

– У меня?.. Надо подумать… Сейчас!

Но тут в вагон вошел талантливый нищий, бацнул по струнам, запел, и, когда он кончил петь, ничего уже не было.

Постепенно я привык к этой жизни: возил свое ухо в Питер, слушал шумное лекарство, потом в синих пленчатых бахилах выходил на проспект, спохватившись, снимал их с ботинок, ехал домой. Снова пел талантливый нищий, но, к сожалению, ничему уже не мешал. В другие дни ездил на велосипеде за продуктами, умоляя жену не гоняться за мной, дать хоть немного свободы… но – когда она встречалась мне, бегущая по шоссе, нервно прихрамывающая, с растрепанными седыми патлами… я уже не хотел в ярости переехать ее велосипедом, как прежде, а мирно останавливался и говорил что-нибудь вроде: "Ну не ходи ты так часто на дорогу!" – "В старомодном ветхом шушуне?.." – виновато улыбаясь, говорила она.

Однажды я ехал с ухом обратно, и зазвонил телефон.

– Алло! Это Серж! Увы… Не проканало твое больное ухо – в сборник не включили его.

– А я знаю.

– Откуда?

– А потому что – все! Вылечил!

– А.