рту, больше той, которую претерпела пища, застрявшая между зубами. Настолько же изменение пищи, переваренной в желудке, превышает изменение пищи пережеванной. Разумеется, в точности эти процессы невозможно сравнивать, если под желудком мы подразумеваем и флегму, и желчь, и пневму, и теплоту, и всю, собственно, материю желудка. А если, наряду с желудком, учитывать также прилежащие внутренние органы, расположенные вокруг него, точно множество очагов вокруг одного большого котла (справа — печень, слева — селезенка, сверху — сердце, а вместе с сердцем — грудобрюшная перегородка, подвешенная в постоянном движении, да еще сальник, укрывающий все эти органы), то ты можешь не сомневаться, что пища, переваренная в желудке, подверглась грандиозному изменению.

Да и как пища может превратиться в кровь, если она не подверглась такому изменению? Ведь, как было показано выше, ничто не переходит в свою противоположность, в одночасье изменив качество. Разве хлеб, говядина, бобы или другая пища становится кровью, не подвергаясь предварительно изменению? Что же, фекалии сразу образовались прямо в тонком кишечнике? Что в кишечнике сильнее побуждает к изменению, по сравнению с тем, как это происходит в желудке? Количество оболочек, определенное расположение соседних внутренних органов вокруг него, время, которое содержимое находится в нем, или присущая ему врожденная теплота?

Очевидно, ни в чем из перечисленного выше кишечник не имеет никаких преимуществ по сравнению с желудком. Откуда берется противоположное мнение, что хлеб, целую ночь пробыв в желудке, еще продолжает сохранять свои первоначальные качества, а едва попадет в кишечник, тотчас становится калом? Ведь если столь долгое время не способствовало его изменению, короткого точно будет недостаточно, а если короткого промежутка времени достаточно, чтобы завершить процесс, то длительного тем более для этого хватит! Разве пища изменяется в желудке каким-то иным способом, а не тем, который связан с природой изменяющего органа? Или это такое изменение, что оно не соприродно телу животного? Это совершенно невозможно, ведь пищеварение — это изменение качества на соприродное питающемуся. А если именно это и есть пищеварение и пища, как было показано, при изменении в желудке получает качество, соответствующее тому животному, которому она предназначена, этого достаточно, чтобы доказать, что в желудке идет процесс пищеварения.

Поэтому смешны рассуждения Асклепиада о том, что ни отрыжка, ни рвотная масса не свидетельствуют о качестве переваренной пищи, как не свидетельствуют о нем и результаты вскрытия; а ведь то, что, выходя из тела, издает запах, является результатом пищеварения в желудке. Он же до того наивен, что, услышав, что пища, по мнению древних, изменяется в желудке в нечто хорошее, старается отыскать не что-то потенциально полезное, но что-то хорошее на вкус, как если бы яблоко на вкус становилось еще «яблочнее» (ведь именно так нужно с ним разговаривать) или мед — еще «медовее».

Намного наивнее и забавнее в этом вопросе Эрасистрат, и тогда, когда он не принимает во внимание, что древние сравнивают процесс пищеварения с варкой, и в тех случаях, когда он намеренно запутывается в софизмах. По его мнению, сравнение с варкой неуместно, так как процесс переваривания пищи располагает незначительной теплотой, которую нельзя сравнивать с той, что требуется при варке. Ведь это сравнимо с предположением, что в желудке должен находиться вулкан Этна, иначе он не справится с изменением пищи. Или, в противном случае, изменять пищу он способен, но не при помощи врожденной теплоты, а так как желудок, несомненно, влажен, то слово «варит», рассуждая о нем, употребляют вместо слова «печет».

Если бы он хотел возражать по существу, ему следовало в первую очередь попытаться показать, что пища в желудке совершенно не подвержена изменению и качество ее не меняется, а затем, если бы он смог это подтвердить, что изменение это было бы бесполезным для живого существа. А если бы ему не удалось никого ввести в заблуждение, следовало бы критиковать учение об активных элементах, доказывая, что органы функционируют не за счет смешения горячего, холодного, сухого и влажного, но благодаря чему-то еще. А если бы он не отважился на такую подмену понятий, ему оставалось бы утверждать, что теплое не является наиболее активным из всех элементов в тех системах, которыми руководит природа. Но если бы он не смог доказать этого, как не смог доказать свои прежние утверждения, не следовало бы ему болтать вздор, понапрасну нападая на термин. Можно подумать, что у Аристотеля не было ясно сказано, как в четвертой книге «Метеорологии», так и во многих других сочинениях, каким образом пищеварение сродни варке, как и то, что это выражение используется не в первом, буквальном значении.

Но, как было уже не раз сказано, исходный пункт для всего этого один — обозрение теории элементов: горячего, холодного, сухого и влажного. Именно с этого начал Аристотель во второй книге своего сочинения «О возникновении и уничтожении», где он показал, что от названных элементов зависят все изменения и преобразования, которые происходят в теле. Однако Эрасистрат, не высказав никаких возражений ни по этому поводу, ни по поводу того, о чем речь шла выше, направил все силы на единственное слово — «варка».

8. Таким образом, рассуждая о пищеварении, он хотя и оставил без внимания все прочее, однако попытался по крайней мере доказать, что переваривание в организме живого существа отличается от обычного процесса варки. А рассуждая о глотании, он даже настолько не продвигается. Ведь что он об этом говорит? «Очевидно, что никакое притяжение желудку не свойственно». А между тем у желудка есть две оболочки, которые, разумеется, предназначены для какой-то цели: внутренняя целиком сохраняет сходство с тканями желудка, а внешняя, более мясистая, напоминает ткани пищевода. Простое наблюдение показывает, что у этих оболочек есть выросты волокон, направленные навстречу друг другу. По какой причине они выглядят именно так, Эрасистрат объяснить не удосужился, а мы попробуем.

Внутренняя оболочка имеет продольные волокна, ведь она предназначена для притяжения, а внешняя — поперечные, чтобы обеспечить перистальтику. Ведь перемещения подвижных органов тела связаны с положением волокон. Если угодно, убедитесь в этом сначала на примере самих мышц: в них волокна наиболее различимы, движения их весьма заметны из-за своей интенсивности. От мышц переходите к природным органам, и вы увидите, что все движется посредством волокон, а потому и обе оболочки всего кишечника снабжены круговыми волокнами, ведь они только волнообразно сокращаются, но не обладают силой притяжения. У желудка есть продольные волокна для притяжения и поперечные для перистальтики, ведь подобно тому, как стяжение отдельных волокон и приведение их в первоначальное состояние побуждает двигаться мышцу, происходят и желудочные сокращения.