— после такого это нормально.

Нелегко прикидываться пятнадцатилетней девчонкой, когда больше всего хочется по-матерински прижать ее к груди.

— но он уже давно такой.

Я почти слышу, как она всхлипывает, оттого что ей кажется, будто папа больше ее не любит. Глядя на нее, он надеется увидеть меня.

Появляется еще одно сообщение.

— ты не представляешь, как он любил меня, когда я была маленькой.

— он на твою маму сердится, Джо-джо, а не на тебя.

У меня не было нормального отца, я не могу поделиться опытом и меняю тему, пока она чего-нибудь не заподозрила.

— тот мужик все еще к вам ходит?

— последнее время не было, — печатает Джози, и у меня будто камень с души.

— а как в школе?

Выскакивает новая иконка: Джо-джо добавила в свой альбом фотографию. До сих пор имелся только крохотный снимок рядом с именем.

Я щелкаю мышкой и, затаив дыхание, жду, жду, пока загрузится новое фото. Вот это да… Джози обкорнала себе волосы, а то, что осталось, выкрасила в белый и лиловый цвет. Глаза обведены черным карандашом и усталостью. Ничего общего с девочкой, которую я помню.

— все противно, школа отстой, редко хожу.

Хочу ответить и путаюсь в клавишах, раз за разом промахиваюсь и печатаю не те буквы.

— почему? в школу надо ходить.

— мама умерла, я вообще ничего не делаю.

Я слышу ее рыдания; вижу, как прогибается кровать, когда она забирается под одеяло и молится, чтобы быстрее текли дни.

— что ты сделала со своими волосами?

Не надо бы этого говорить, но сервер не справится, если я напишу то, что мне на самом деле хочется.

— хочу выглядеть уродкой.

Мигает курсор на экране.

— это зачем?

— чтоб никому не нравиться. Откуда знаешь, что у меня новая прическа?

Что-то из давнего всплывает в памяти — всякий раз, когда кто-нибудь говорил ей: ах, какая миленькая девочка, она надувала губы и отвечала, что хочет быть уродкой. Даже подростком терпеть не могла комплиментов.

— когда я тебя знала у тебя были другие волосы, длиннее. — Надеюсь, сойдет за объяснение. Как это я обмолвилась? — а почему ты не хочешь нравиться?

— когда тебя слишком любят и когда совсем не любят — это одинаково больно.

Ее ответ тысячу раз эхом отдается в Интернете, болью отзывается в моем сердце. Удержаться, не броситься сломя голову на помощь своей дочери куда труднее, чем было оставить ее.

Глубокий порез рассекает щеку. Слабое ощущение реальности, которое еще оставалось, от удара покинуло меня окончательно. Не помню точно, когда это произошло, только на лице появилась рана, которая привлекала всеобщее внимание. А цель у меня была как раз обратная.

— Вы бы показались доктору. — Аптекарша кивнула на мою щеку.

— Ничего, заживет. Пластырь, пожалуйста. И парацетамол. — Я протянула пятифунтовую банкноту. Головная боль мучила с утра.

Из мотеля я выехала, не дожидаясь, пока хозяйка снова начнет приставать с расспросами. За ночь кровь просочилась в поролоновую подушку, испачкала простыни.

— Само не заживет, швы надо накладывать, — покачала головой аптекарша.

— Попробую обойтись. — Я забрала небольшой пакет и сдачу.

В машине перед зеркалом заднего обзора я налепила пластырь. Перед тем как уехать из мотеля, я приняла душ, символически смыв все, что было до этого дня, а заодно и засохшую кровь. Поначалу пластырь как-то держался, но после часа езды я согнулась от боли над рулем. Пластырь отлепился, края пореза расползлись. В таком виде никуда не явишься. Я съехала на обочину и удрученно уставилась в зеркало. В кого — во что — я превратилась?

Разбудил меня стук в окно. Я лежала головой на пассажирском сиденье, рычаг переключения скоростей упирался в ребра. На меня смотрел незнакомый человек, а я видела его костистое лицо, приклеенное к безымянному шоферу.

— Подвинься-ка чуток вперед, красавица… — Он что-то бубнил про свой грузовик и придорожное кафе впереди.

Я сорвалась с места и умчалась в ночь, не понимая, грежу или, быть может, уже мертва.

Эдам разрешил мне прочитать второй вариант и оставил с ноутбуком на коленях. Но прежде чем приняться за мешанину файлов, которые он мне открыл, я заглянула в «Afterlife» — из головы не шел странный разговор с Джози.

Моя дочь не хочет, чтобы ее любили.

Я снова гляжу на экран, а душа ноет от виртуальной пощечины, которую она мне влепила, — обматерила и вышла из сети, возмущенная моими расспросами об отце. Когда Эдам возвращается, слезы ручьями льются у меня по щекам. Он обнимает меня и не отпускает, и мало-помалу я забываю, где я и что я, тревога и боль бледнеют. Эдам — как противоядие от моего зыбкого будущего, просто потому, что у нас с ним одно общее прошлое.

— Извини, не успела прочитать.

Мы стоим на покатых половицах под скошенным потолком, Эдам наклоняет голову, чтобы не упереться в балку, а я отворачиваюсь в другую сторону, чтобы он не видел моего зареванного лица.

— Но дело не в этом, верно?

Ах, как хочется излить ему всю душу, но нельзя. Слишком опасно, я и так уже достаточно выболтала.

Только сейчас я осознаю, что произошло: он обнял меня, а я его не оттолкнула. Пряжка на ремне, мышцы груди, сильные ноги — я все это почувствовала. Я уловила слабый аромат лосьона после бритья и запах кондиционера от рубашки. Я все заметила, словно это случилось со мной в самый первый раз. Словно я обнимала единственного человека, которого любила, словно он по-прежнему был в моей жизни, а Эдама вовсе не существовало.

Перед глазами плывет, я даже не понимаю, твердый пол под ногами или меня по спирали несет в пространство? Только когда его руки тянут меня вверх, сознание проясняется. Оказывается, я стою на коленях и корявые половицы занозами впиваются мне в ладони.

— Позволь мне помочь тебе, Фрэнки… — Эдам усаживает меня на кровать, а сам опускается на корточки. — Расскажи все. Доверься мне.

И мы оба хохочем: я — истерически, сквозь слезы, а он — потому что тянулся за коробкой салфеток и потерял равновесие. Чуть не упал, но успел за что-то ухватиться. Как выяснилось, за мою ногу.

— Прости, — бормочет он, и смущенные улыбки сползают с наших лиц. — Мне надо поговорить с тобой. С тех самых пор, как ты появилась в Роклиффе, я хотел о многом с тобой поговорить, но ты так усердно избегала меня.

Я шмыгаю носом и, пожав плечами, вытягиваю из коробки еще одну салфетку.

— Со мной столько всего случилось.