– Типичные нелады родителей с детьми, – мягко сказала Эм.

– Нет, не в этом дело, – возразила я.

– Именно в этом, – настаивала Эмерсон.

Я не сводила глаз с Дженни.

– У тебя с мамой отношения лучше, чем у Грейс со мной, – сказала я. – Я это знаю. Где-то я что-то напортила.

– Не думаю, чтобы вы что-то напортили. Просто Грейс интроверт. Она воспринимает все глубже, чем другие, и поэтому к ней иногда трудно подойти.

Я подумала, что Дженни просто добра ко мне. Сэму ничего не стоило подойти к ней ближе. Я вспомнила речь Ноэль на поминальной службе по Сэму. «Сэм умел слушать как никто другой, – сказала она тогда. – Поэтому он и был таким хорошим адвокатом. Таким хорошим мужем и отцом». Голос у нее оборвался. «И таким хорошим другом».

«Таким хорошим отцом», – подумала я. Он умел спокойно выслушивать Грейс. Я не такая. Мне всегда нужно говорить, двигаться, делать что-то.

– Это знак поворота к больнице. – Эмерсон показала вперед. – Когда мы там очутимся, ты хочешь, чтобы Дженни и я пошли с тобой или нам лучше найти кафетерий и посидеть там, пока ты ищешь Грейс? Мы можем только помешать, если будем болтаться под ногами. Как ты думаешь?

Я хотела, чтобы Эмерсон была со мной ради моральной поддержки, но ведь мне надо только забрать Грейс и уехать, как советовал Йен. Нам не нужна драматическая сцена со всеми четырьмя участниками.

– Идите в кафетерий, – сказала я, – но телефон не отключайте. Я позвоню вам, если понадобится, ладно?

Перед нами появилась больница, огромное сооружение из стекла и металла. Там моя дочь. Я поверить не могла, что у нее хватило смелости туда войти. Приехать сюда. Она все переживает глубже, сказала Дженни. Это правда. Я хотела познать каждый миллиметр этой глубины. Я хотела, чтобы это не было слишком поздно, и боялась, что именно так может и оказаться.

Грейс

Анна ходила по палате, перекладывая с места на место книги, пульты, пачки салфеток и носовых платков и переставляя стаканы. Хейли болтала о каком-то фильме, который она видела, а я смотрела через полуоткрытую дверь в коридор. Мы все ждали приезда моей матери. При ней здесь все изменится. Она все возьмет на себя, и я понимала, насколько все в моей жизни зависело от этого – от того, что она все брала на себя.

Мы все трое говорили о пустяках – о моей школе, об Александрии и Уилмингтоне, как будто я была не их дочерью и сестрой, а какой-то случайной посетительницей.

Я подскакивала на месте при виде каждого, проходящего по коридору. Наконец, появилась она. Моя мать. Она едва походила на себя, такая она была бледная и усталая. Я вскочила с кушетки и бросилась к ней в объятия, одеяло соскользнуло с моих плеч.

– Мама! – воскликнула я, и вдруг все, что я пережила за последние двадцать четыре часа – Дженни с письмом, ужасная поездка в темноте и под дождем, поиски Анны Найтли, – все это навалилось на меня невероятной тяжестью. Ноги у меня стали как ватные, и я знала, что держусь на них только потому, что меня поддерживает мама.

– Милочка моя, – тихо прошептала мне на ухо мама. – Радость моя, все хорошо. Я здесь.

Я держалась за нее обеими руками.

– Прости, что я так уехала, – сказала я.

– Не имеет значения, – улыбнулась она. Глаза у нее были мокрые. – Все это не имеет никакого значения.

Я могла бы простоять так всю оставшуюся жизнь, в надежном кольце ее рук, но я чувствовала, что Анна стояла у меня за спиной и Хейли следила за нами с постели. Я высвободилась из маминых объятий.

– Это моя мама, – сказала я Анне.

Моя мать подошла к Анне и протянула ей руку.

– Я – Тара Винсент, – представилась она.

– Анна Найтли, – ответила Анна. – А это моя дочь Хейли.

Моя мать взглянула на Хейли.

– Привет, Хейли. – Она обняла меня за плечи. – Я говорила со своим адвокатом, – сказала она Анне. – Он с вами свяжется.

Анна слегка склонила голову набок. Я поняла, что ей не понравилось отношение моей матери.

– Не могли бы мы поговорить одну минутку? – спросила она. – Прошу вас, пожалуйста, как мать с матерью?

– Мы не может просто уйти, мама, – сказала я. Я видела, что она не понимает, что происходит. Она не понимает, что речь здесь идет о жизни и смерти.

Моя мать перевела взгляд с меня на Анну.

– Хорошо, – согласилась мама. – Но сначала я хочу поговорить с моей дочерью наедине.

Анна кивнула. Я видела, она боится, что мама уведет меня. Я хотела уйти. Очень хотела. Но не могла.

– В конце коридора есть комната отдыха, – сказала Анна. – Она обычно пустует. Пройдите туда.

Когда мы шли по коридору, мать держала меня за руку как маленькую девочку. Как будто я была ее маленькой девочкой.

Если бы только так и было на самом деле!

Тара

Я так много хотела ей сказать. Я хотела задать ей тысячу вопросов о ее опасениях, о ее смятении, узнать, что она думала и чувствовала. Я хотела, чтобы она знала, что навсегда останется моей дочерью, что я не позволю отнять ее у меня и что ее тело – это ее собственность. Она не обязана отдавать ни единой его клеточки, чтобы выяснить, подойдет ли она в качестве донора для этой чужой девочки в больничной постели.

Но когда мы сели вдвоем на маленький диванчик в крошечной комнатке, я ничего этого не сказала. Я не задала ей никаких вопросов. Я чувствовала, что меня удерживал от этого Сэм, незримо присутствовавший с нами в этой комнате. Он бы выслушал ее, не торопя и не подталкивая. Он умел любить нашу дочь.

– Я люблю тебя, – сказала я, и оказалось, что больше ничего не нужно было говорить. Она заплакала.

– Прости, что я так уехала, – повторила она. – Это было глупо.

– Не имеет значения, – сказала я. – Все, что имеет значение, это то, что ты в безопасности.

– Зачем я только узнала, что ты не моя мать!

– Прежде чем я этому поверю, нужно еще исследовать ДНК, – возразила я. – Но никакой тест не изменит моего отношения к тебе, Грейс.

Она закрутила вокруг пальца прядь волос.

– Я так бешусь на тебя, – призналась она. – Я даже иногда тебя ненавижу. А сегодня я не могу даже вспомнить, откуда у меня взялось такое чувство. Я хотела поехать к Кливу, ты мне не позволила, и я обозлилась. Но теперь это кажется так глупо.

Я кивнула, просто чтобы дать ей понять, что я ее слушаю.

– Теперь я даже и не думаю о Кливе, – сказала она. – Сейчас мне нет до него дела. – Она отпустила прядь волос и наклонилась ко мне. – Я не знаю, кто я такая, мама.

Я хотела сказать ей, кто она такая. Она – прирожденная писательница. Молчаливая девочка, которая так много может сказать на бумаге. Она – зеница ока своего отца и та ниточка, которая всегда связывала меня с Сэмом, будь она проклята эта биология. Она – красавица, по правде говоря, непохожая ни на одного из нас. Она – девочка, которую я так хотела узнать поближе.