– И все равно иглу нужно стерилизовать, – сказала я и вырвала шприц из его руки. Ближайшим местом, где можно было найти кипяток, была уличная кухня за углом. Присвоив себе их чайник с известковыми хлопьями на стенках, я бросила шприц в воду. Когда я вернулась, лицо Джея было белым как простыня, а врач орудовал грязными щипцами, грубо протирая рану без анестезии.

Он выхватил у меня шприц, кое-как набрал лекарство и стал тыкать Джею в ногу, подбирая место для укола.

– Пузырьки! – закричала я. – Выпустите сначала пузырьки воздуха!

Он проигнорировал меня, воткнул иглу и с силой нажал на поршень. Новокаин запузырился и закапал из дырявого соединения между иглой и стеклянной емкостью.

– Не важно, – сказал врач и начал зашивать рану.

Джей застонал.

В комнате стало темнее. Я огляделась и увидела, что дверной проем и окно загорожены лицами зевак. Дюжина вьетнамцев уселись на койку напротив и с интересом наблюдали, как двое детей потрошат мой рюкзак. Врач приказал мне держать над раной фонарь и, красуясь перед внимательной аудиторией, принялся изображать звезду больничного сериала. Он тщательно вымыл руки, потом поднял их повыше и приказал мне вытереть насухо старой тряпкой. Затем достал из раны щипцами кровавые ватные тампоны и швырнул их на пол. Он вонзил хирургическую иглу со всей мочи, не обращая внимания на утробный стон Джея, и затянул швы так сильно, что его руки затряслись от натуги.

Я запротестовала, увидев, как натягивается и белеет кожа, и повысила голос, когда он обрезал нить всего в миллиметре от узелка. Мы злобно смотрели друг на друга поверх трясущейся ноги Джея. Я ненавидела этого человека. А теперь и он ненавидел меня.

Врач наложил еще два уродливых шва, отдал строгие указания упражнять ногу и съедать три тарелки риса в день и ничего больше, да и был таков.

Я вывернула карманы непрошеных гостей и выпроводила их за дверь, чуть не за шкирку вытолкнула ребенка, который прыгал на моем рюкзаке, как на батуте, и закрыла ставнями окно, игнорируя возмущенные протесты дюжины уличных торговцев, которые побросали свой товар, чтобы полюбоваться спектаклем.

И вот мы с Джеем оказались в темноте, в блаженном одиночестве.

– Слава богу, все кончилось, – тихо пробормотал он.

Джей проявил необычайное мужество. Раненая нога и сейчас тряслась и подергивалась от боли. Я накачала его валиумом, а когда он уснул, проверила, в целости ли наши вещи, которые валялись по всем углам.

Я собрала вещи, чтобы поутру уехать на автобусе, и завалилась спать. Я сразу же уснула, но меня разбудил настойчивый стук. Каждая измученная мышца моего тела протестовала против возвращения к реальности. Стук не прекращался. Я встала и, шатаясь, побрела к двери. Хозяин отпихнул меня в сторону и промаршировал к кровати Джея. Он сдернул покрывало, осмотрел рану и потребовал детального отчета о происшедшем.

– Тихо, – сказала я по-английски.

Восемь взрослых, двое детей и собака уже успели просочиться в комнату за хозяином. Меня все игнорировали.

– Мы спим, – сказала я.

Маленькая девочка села на корточки и принялась расстегивать мой рюкзак. Я схватила ее за шкирку, как кошку, и выставила за дверь, затем принялась распихивать остальных руками и ногами, пока комната не опустела. А потом, пока Джей мирно спал, меня вырвало в ржавое ведро в углу.

Автобус полз через подернутый туманом горный перевал со скоростью пять миль в час. Мы соорудили защитное ограждение из рюкзаков вокруг вытянутой ноги Джея, используя в качестве утеплителя столь нужные нам куртки. В автобусе было полно народу, и соседи бросали завистливые взгляды на наш просторный закуток. Когда я виновато принялась объяснять, в чем дело, на нас посыпался град взволнованных расспросов, а в ногу Джея принялись тыкать пальцами со всех сторон. В конце концов я попросту встала между новыми пассажирами и местом, которое они намеревались занять. Один возмущенный крестьянин был явно не намерен сдаваться так легко, как остальные, и усадил мне на колени здоровенную свинью. Я не сопротивлялась.

Водитель резко выключил двигатель и дал задний ход, стараясь удержать автобус посреди узкой тропки. Мы катились задом, еле вписываясь в стовосьмидесятиградусные повороты. Лишь через минуту я заметила, что у него меж колен горит огонь. Он не останавливался, пока не нашел удобное место для парковки, после чего спокойно затушил костер, ударяя пламя кончиком резинового шланга. Наскоро осмотрев расплавленные провода, он отпустил тормоз и продолжил катиться вниз по склону задним ходом. Автобус дважды вздрогнул, развернулся, и мы снова отправились в путь. Из-за пожара вышла из строя функция выключения аккумулятора, поэтому водитель попросту проехал все остановки, расположенные не на холме. Гениальное решение.

Ранним вечером мы въехали в Лаокай. Нога Джея раздулась до размеров футбольного мяча, рана была красной и горячей на ощупь. Три дня мы тщательно ухаживали за ней. Я стирала белье, бегала за лекарствами и едой и носила горячий суп мимо лобби отеля. Любопытные сотрудники вскоре начали ходить за мной по лестнице, стоило мне только показаться. Они приходили целыми группами несколько раз в день, чтобы справиться о здоровье Джея и поболтать со мной на вьетнамском. Когда Джей попросил меня запереть дверь, они ничтоже сумняшеся открыли ее своим ключом, настаивая на том, что в одиночестве некому будет поднять ему настроение и так он никогда не выздоровеет. Я ужаснулась при мысли, что, помимо других обязанностей, мне теперь придется развлекать и их целый день, и стала добывать пропитание через окно, карабкаясь с подносом в руке.

Рана распухла, все три шва лопнули, потек гной. Блестящая липкая жидкость сочилась днем и ночью, насквозь пропитывая полотенца и футболки. В конце концов мне надоело стирать самодельные бинты, и я отыскала на рынке прокладки и прикрутила их к ноге Джея, невзирая на его протесты.

Наш рацион, состоявший из лапши, говяжьего бульона и иногда яиц, с каждым днем все больше приедался. Как-то вечером я вышла на охоту, надеясь раздобыть хоть пару унций мягкого плавленого сыра, который однажды видела в лавке в далеком Ханое.

– Сыр? – растерянно повторяли за мной лавочники и протягивали шматы тофу, вымоченного в устричном соусе.

Я подробно описала продукт бакалейщику: нечто мягкое, белое, как яичная скорлупа, гладкое, соленое, слегка кисловатое. Сделано из свернувшегося молока. Мне вдруг захотелось кусочек сыра больше всего на свете.