Читайте классику

Проходят две недели после собрания, с каждым днем распространяются все более зловещие слухи, а квартира стоит запечатанная, я ходил, я видел, там висит приклеенная полоска бумаги с круглой печатью домоуправления. Бумажка эта никакой законной силы не имеет, но при общем почтении к печатям лучше ее не трогать. Но ведь прошло две недели, и Кленов-Купершток получил уже, говорят, квартиру с видом на Стену Плача, а что же происходит у нас? Почему мне не дают ключей, почему не вручают ордер в торжественной обстановке? Можно и в газете дать небольшую заметку о наших достижениях: вот, мол, еще одна семья справила новоселье. А ордер не дают, потому что решение собрания еще не утверждено райисполкомом. А райисполком, может, и рад бы (не рад, как мы увидим), но утверждать ему нечего, документы еще не представлены. Почему же они не представлены? У кого бы узнать? Ба, да вот же он. Председатель, собственной персоной, передвигается вдоль двора с большим портфелем под мышкой. Демократично переставляет ноги, как простой смертный, и при этом – не поверите – без всякой охраны. Запросто к нему можно приблизиться.

– Борис Александрович, что же это происходит? Неужели до сих пор нельзя было оформить бумаги?

Борис Александрович прямо трясется от праведного негодования. Нет, не по адресу назойливого просителя, а по адресу нерадивых работников домоуправления.

– Вы понимаете, для перепечатки документов нужна машинка с большой кареткой, а они эту машинку достать не могут. Безобразие! А потом все валят на Председателя. Председатель во всем у них виноват. Председатель им и машинку должен достать. Сами не могут.

Давайте посмотрим в глаза Председателю. Что в них, за стеклами очков? Нет, кажется, все в порядке. Как сказал поэт: «Глаза его не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут».

Правду сказать, я человек бесхитростный. Во всяком случае, кажусь таковым самому себе. Но…

На мое счастье, накануне, чтобы успокоиться, я перечитывал Дубровского. И набрел на то место, где заседатель Шабашкин прислал Андрею Гавриловичу «приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою». Старик, как известно, будучи уверен в своих правах, ответил довольно грубым письмом. Казалось бы, Шабашкин должен был оскорбиться. Ан нет. «Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел во 1) что Дубровский мало знает толку в делах, во 2) что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение».

Прочтя это место, я поразился, насколько описанная ситуация подходит к нашей истории. И подумал, что попал в положение старика Дубровского тем же примерно характером. Я тоже, во-первых, мало знаю толку в делах и, во-вторых, горячусь и бываю неосмотрителен. И это при том, что против меня действует не один, а целая шайка Шабашкиных. И я подумал: ведь должна же нас литература чему-то учить. И хоть один практический урок из нее надо извлечь. Нет уж, господа Шабашкины, я постараюсь не повторить ошибок Андрея Гавриловича. Я буду сдержан и хладнокровен. Я не буду действовать по первому импульсу. Я буду действовать обдуманно и расчетливо, и, если уж вы взяли своим оружием хитрость, я стану хитрее вас.

– Борис Александрович, – говорю я, – Кленов, как вы знаете, уезжая, внес, как это полагается, ремстройконторе деньги за ремонт квартиры.

– Да, да, – согласно наклоняет голову Председатель.

– Так вот, пока ваши подчиненные ищут машинку с большой кареткой, зачем же квартире простаивать? Мне кажется, даже независимо от того, кому она достанется, следует обратиться в контору, пусть присылают рабочих и начинают ремонт.

– Этими вопросами я не занимаюсь, – говорит Председатель брезгливо, – этим занимается управдом.

Да и правда, как я мог подумать, что он, Председатель, станет опускаться до таких мелочей.

Полковник Емышев

Заглянем в контору. Там за столом сидит управдом Михаил Федорович Емышев, коммунист с 1932 года. Иногда он говорит – с тридцать третьего, но при таком большом стаже можно и сбиться со счету. Обращаюсь к нему по имени-отчеству, объясняю: машинка с большой кареткой… Кленов… деньги… ремстройконтора. Вместо ответа он в сжатом виде начинает мне рассказывать свою биографию:

– Ты пойми, Владимир, я – полковник. У меня пенсия двести рублей. Мне эти ваши дела не нужны, кто тут чего. Я свои сто двадцать рублей, кроме пенсии, всегда заработаю. Я член партии с тридцать первого года…

Это, конечно, очень похвально, но я все же напоминаю ему о цели своего визита. Деньги… Кленов… ремстройконтора. Он морщится, опять я с этими мелочами.

– Да ты ж пойми, я – полковник…

– Я понял, Михаил Федорович, я оценил. Мы должны беречь и умножать боевую славу наших отцов, но я к вам сейчас по поводу ремстройконторы. Дело в том, что Кленов, уезжая, оплатил ремонт квартиры, так нельзя ли им туда позвонить, чтобы прислали рабочих?

– Нет, ты меня не понял…

– Понял, понял. Так и вижу вас с тремя звездами на погонах, под знаменем, опаленным огнями сражений… Не болят ли к дождю старые раны?

– Чего?

– Да я все насчет ремонта. У вас, наверное, наряд есть на ремонт. Вон в этом ящике, откройте его. Да вот же он, наряд, вот он. Я понимаю, боевые воспоминания нахлынули, взор затуманен, неплохо бы похмелиться, но, ничего не поделаешь: раз партия доверила вам этот высокий пост, нужно работать.

Экс-полковник медлит, не зная, что делать. Мирные будни бывают иногда труднее горячих сражений. Он достает из ящика наряд, кладет его на стол, потом опять в ящик, потом опять на стол, набирает номер телефона Турганова, тот не отвечает.

– Ты пойми, – вздыхает управдом, – я свои сто двадцать рублей везде заработаю.

– Все правильно, – соглашаюсь я, – но заработайте их сначала здесь. Дайте наряд… Да не держите, а то порвем. Важный все-таки документ. Так, что нам нужно посмотреть? Номер наряда, номер счета, номер телефона, адрес конторы. Ну вот. Теперь я поеду в эту контору, договорюсь насчет ремонта. Привет!

В этот раз мне так и не удалось дослушать до конца славную биографию нашего управдома.

Коварный замысел

Вы поняли, почему я так заботился о ремонте? Ну, во-первых, для того, конечно, чтоб что-то покамест делалось. Во-вторых, я разработал стратегический план, который вам станет ясен впоследствии.

Описывать свои злоключения в ремстройконторе не буду, они знакомы каждому. Сначала затерялся наряд, потом выяснилось, что клеевую окраску делает только один маляр, а его нет, он сейчас работает где-то на улице Горького, и сколько еще там провозится, неизвестно – может, неделю, а может, месяц.

– Ждите, – говорят.

Ждать-то нам не впервой, но время, как говорится, не ждет. Слухи что ни день, то тревожнее. Во дворе, кажется, ни о чем другом не говорят, как об этой квартирной склоке. Только и слышно: Стукалин, Промыслов, Мелентьев, Иванько… ну и мою фамилию иногда в таком почетном ряду поминают.