откинулся назад на своем мраморном троне, хотя свод в этом месте на самом деле склоняется к зрителю. Здесь, как ни в одном другом фрагменте росписей, становится понятно, что Микеланджело сумел заново смоделировать пространство капеллы, пересоздать его в угоду собственному воображению, показав фигуры в почти небывалом перспективном сокращении на непростой вогнутой поверхности. По словам Вазари, «кто же не восхитится и не поразится»[691] при взгляде на пророка Иону.

Однако глубочайший благоговейный трепет вызывал у зрителей образ Творца – Бога Отца. Наконец Микеланджело обрел сюжет, требовавший всей terribilità, на какую он только был способен. Следует признать, что в первой сцене на этот сюжет, который ему предстояло написать, образ Господа еще словно заимствован у живописцев XV века. «Сотворение Евы» кажется несколько модернизированной версией рельефа, изображающего тот же фрагмент библейской истории на главном портале церкви Сан-Петронио в Болонье и выполненного около 1425–1438 годов Якопо делла Кверча.[692]

Однако во втором его воплощении, на фреске «Сотворение Адама», Бог Отец уже не стоит в Саду Эдемском, как на рельефе Якопо делла Кверча, но летит, окутанный складками драпировок, в окружении ангелов, поддерживаемый одной женской фигурой: согласно весьма убедительной интерпретации, душой еще не сотворенной Евы[693]. На следующих двух секциях Господь Бог парит в небесах, призывая к жизни Солнце и Луну и отделяя твердь от воды. Его образ решен с абсолютной физической осязаемостью, Микеланджело показывает такие детали Божественной анатомии, как ступни и даже ягодицы, едва прикрытые тонкой тканью сиреневого хитона; таким Он проносится на фреске над раскидистыми, пышными ветвями только что сотворенных растений. Он царит над всем, властно сдвинув брови, нахмурившись, воздетыми дланями пробуждая к жизни Солнце и Луну, а в начале творения Его тело создает мощный вихрь, изначальный хаос, бурлящий водоворот, где свет отделяется от тьмы. Именно в этих образах искусство Микеланджело достигает невиданной глубины и силы; никогда прежде он не обретал сюжета, который столь гармонично бы ему подходил.

Чем ближе продвигался Микеланджело к завершению работы, тем более он ускорял темп. Свидетельством той скорости, с которой он писал, и той уверенности, которую он успел обрести, могут служить сами фрески. На этой стадии он уже работал кистью, демонстрируя исключительную беглость, плавность и энергию. В «Сотворении Адама» волосы Господа Бога клубятся словно дым, а каждый мазок кисти можно отчетливо различить; точно так же выглядит и зеленая драпировка, колышущаяся на ветру под нижним из тех ангелов, что окружают Господа. Она создана несколькими десятками мазков, наложенных на поверхность штукатурки с быстротой, в свою очередь вселяющей невероятную энергию в этот образ. Ветви с листьями на фреске «Сотворение Солнца, Луны и растений» написаны в свободной манере и чем-то сродни «живописной стенографии», современному зрителю напоминающей стиль Матисса и производимой одним быстрым поворотом запястья. «Отделение света от тьмы» представляет собой[694] giornata, то есть вся композиция была выполнена за один день[695]. Стремительный и бурный вихрь Господнего творения нашел отражение в творческом акте Микеланджело.

Сивилла Кумская. 1508–1512. Сивилла Кумская – наиболее атлетически сложенная и наиболее напоминающая мужественного героя из всех женщин, когда-либо созданных Микеланджело

* * *

Пока Микеланджело едва ли не яростно отдавался росписи Сикстинской капеллы, колесо политической фортуны совершило поворот. В апреле 1512 года войско французского короля осадило папский город Равенну. 11 апреля, в Светлое Христово воскресенье, под стенами города произошло кровопролитное сражение между силами французов с одной стороны и войсками папы и его новой союзницы Испании – с другой[696]. Трое полководцев Камбрейской лиги – союза римского понтифика с Испанией, Венецией и Неаполем – попали в плен; в том числе был захвачен врагами папский легат кардинал Джованни Медичи.

Поначалу казалось, что французы могут пойти на Рим; Юлий держал наготове состоящий из нескольких галер флот, опасаясь, что ему придется бежать. Впрочем, французы также понесли тяжелые потери, погиб и блестящий французский главнокомандующий Гастон де Фуа. Они победили, но в итоге были ослаблены, деморализованы и лишились умелого военного руководства. В конце мая прибытие восемнадцати тысяч швейцарских ландскнехтов, нанятых Юлием, снова позволило папским войскам одолеть противника. Французы отступили из Северной Италии, а Болонья направила к Юлию послов, дабы те поклялись папе в вечной верности. В ответ он напустился на них с обличительной речью, припомнив им прошлые злодеяния, в том числе переплавку его бронзовой статуи работы Микеланджело.[697]

Внезапно баланс сил в Италии изменился. Испанцы и папа контролировали теперь бо́льшую часть территорий, тогда как бывшие союзники французов оказались в весьма уязвимом положении; не посчастливилось и Флоренции, которая не только осталась во французском лагере, но и позволила провести с целью низложения Юлия церковный собор на своих землях, в Пизе, которую наконец сумела вернуть себе в 1509 году. В начале августа представители Камбрейской лиги собрались в Мантуе и решили восстановить во Флоренции власть Медичи: в этом не было ничего удивительного, если учитывать, что папская делегация включала в себя Джулиано Медичи и его секретаря, известного промедицейского ультралоялиста Бернардо Довици Биббиену[698].

Затем испанское войско послали выполнять этот приказ. В течение августа оно двигалось по Тоскане, угрожая Флоренции и близлежащему городку Прато. Узнав об этом, Микеланджело спешно написал своим родным во Флоренции. Он советовал им уезжать как можно скорее: «Не ввязывайтесь ни во что, ни словами, ни делами, и поступайте как при наступлении чумы: бегите среди первых. Это все. Уведоми меня как можно скорее, так как я в большой тревоге»[699].

Однако к 5 сентября, когда он отослал это письмо, все было уже кончено. Командир испанцев Раймондо да Кардона согласился уйти, при условии, что Медичи будет позволено вернуться как частным лицам, а его войска, страдающие от голода, получат провизию. Содерини медлил, возможно не желая ничем снабжать врага. 30 августа Кардона осадил город Прато, в котором хранились изобильные запасы, а у жителей водились деньги. Исход осады был ужасен. Прато пал спустя сутки, и, захватив его, испанцы несколько недель убивали, мучили, насиловали и грабили, пытаясь извлечь максимум выгоды из своей удачи[700][701]. Не прошло и дня, как Содерини бежал из Флоренции.

В Тоскане стали распространяться ужасные слухи о колодцах, наполненных телами убитых, о сотнях тысяч жертв. Деяния испанцев вызвали всплеск возмущения и ненависти[702][703]. Прато находился совсем рядом с Флоренцией, в каких-нибудь пятнадцати километрах, так близко, что за несколько месяцев до осады Микеланджело подумывал