Однажды, перебирая старые фотографии, наткнулся на нечетко отпечанный снимок, сделанный бог весть когда, еще в Афгане. Огромный валун, а на его макушке уместились сразу несколько человек. С трудом, но разобрать можно: Валера Саргачев, Севка Голованов, Володя Демидов, Филя Агеев, Колька Свиридов и сам он, Тимофей Довбня. Нельзя сказать, что близко уж очень были знакомы, но разведка есть разведка, здесь вроде все свои.

Парней он позже встречал и в Чечне, под Урус-Мартаном. Но уже без Саргача, слух прошел, что получил он Героя, но уже посмертно. Встретился он с ребятами в Ставрополе, где ожидал решения своей судьбы, после того как послал по известному адресу бравого генерала, подписавшего постыдный мир. Парни сами пришли к нему в гостиничный номер, крепко пожали ему руку и выпили по стакану водяры. А расставаясь, кажется, Головач оставил ему свой московский телефон.

И вдруг Довбне пришла в голову совершенно здравая мысль: ведь именно они единственные во всем мире выслушают его и поймут. Могут, конечно, и не простить, но пусть хоть выслушают, дадут душу излить…

В тот раз звонить было уже поздно, шел второй час ночи. А на следующий день, дозвонившись, услышал милый женский голос, сказавший, что Всеволод Михайлович в настоящее время в командировке. Жена Головача поинтересовалась, кто звонит. Довбня представился старым товарищем Севы по Афгану и Чечне. Тогда женщина доверительно сказала, что вообще-то Сева за границей, а вот когда вернется, то обязательно ему позвонит, попросила продиктовать номер телефона. Он дал мобильный.

Прошла неделя, другая, и вот наконец вечером зазвонил мобильник.

— Тимофей? — услышал Довбня незнакомый голос.

— Я… — Полковник уже отвык от простецкого обращения к себе. — А кто мной интересуется?

— Головача не забыл? — рассмеялся Сева.

— Господи! Наконец-то… Приехал?

— Ты хотел встретиться? Или у тебя другие заботы, господин полковник? — с явной иронией спросил Головач.

— Тебе что-нибудь известно про меня? — насторожился Довбня.

— Достаточно, чтобы понять, что без крайней нужды ты не позвонишь. Ну рассказывай, в чем дело? — Голос Головача был, мягко говоря, прохладен. Да и разговор совсем не телефонный.

— Если разрешишь, я хотел бы подъехать…

— Валяй, Тимофей. Раз позвонил, адрес знаешь? Служба, поди, обеспечила?

— Угадал.

— Ну так приезжай. Жду.

На пороге квартиры полковника встретила стройная черноглазая женщина с косой на груди.

— Тимофей Поликарпович? Здравствуйте, проходите. Сева ждет вас.

— Вас зовут-то как, извините?

— Настей.

— Поди, казачьего роду-племени?

— Ставропольские мы, — улыбнулась Настя.

— Ну тогда позвольте вам вручить дары Кубани: фрукты тут всякие, сказал Довбня, подавая ей тяжелый пакет из кремлевского буфета. — Я-то сам кубанский. Соседи, значит.

Из другой комнаты вышел Голованов, протянул руку:

— Привет. Заходи, поболтаем. Настенька, ты нас пока не беспокой.

В кабинете хозяина был накрыт маленький журнальный столик. Коньяк и закуска. Выпили за встречу.

— Так что тебе про меня известно, Сева? — тяжело вздохнув, спросил наконец Довбня.

— Взлетел ты высоко. В кремлевском кабинете сидишь. Большую и лохматую руку имеешь, поскольку нынче без нее никуда…

— Вот-вот, — опечалился Довбня. — Почти угадал… А ты, значит, в МУРе работал… И ребята ваши. Сейчас-то где?

— Да есть такая контора… Охраняем помаленьку. А ты, значит, справки наводил? Зачем? Позвонил бы.

— Я долго думал, Сева. Не решался, — покаялся Довбня.

— И решился наконец?

— Да. — Довбня потянулся за бутылкой, но Голованов остановил, положив ладонь на его руку:

— Я бы предпочел по-трезвому, Тимофей.

— Ну будь по-твоему. Хотя душа болит…

— Вот и облегчай по возможности.

И Довбня стал рассказывать. Все с самого начала. От приказа до приглашения в Кремль. Маркина помянул, который его до кремлевского кабинета поднял, не стал скрывать, что вынужден был в этой связи выполнять отдельные поручения Игоря Леонидовича, за что обзавелся «мерсом», «фольксвагеном» для жены, дачей в Жукове, новой квартирой в четыре комнаты…

— Но кому, Сева!

— Ты ж говорил, взрослые сыновья у тебя.

— Тимоха и Андрей. Старший — замнач заставы, младший — командир взвода разведки, оба служат в Таджикистане. Андрюха был ранен, даже не сообщил…

— Чего же ты его так обидел?

— Зимой прилетали в отпуск. Посмотрели на мою жизнь, на машины, на голубой бриллиант на материнской шее. Так не догуляли отпуска свои, улетели обратно, в Таджикистан…

— И никакого разговора не было?

— Был, — помолчав, сознался Довбня. — Тот еще разговорчик! Тимоха парень прямой и резкий. Спрашивает: с каких доходов, батя? Я пошутил было: хочешь жить, умей вертеться. А они оба как уперлись в меня глазищами! Ну тут я и вскипел. Чего, говорю, шары вылупили? Глядите, как нормальные люди живут! А я для себя, что ли, стараюсь?! Для вас же, для детей ваших, а моих внуков… Словом, наговорил им всякого, теперь самому совестно. В подпитии был… Они ничего тогда не сказали. Просто ушли и не вернулись.

— Ты давно в Кремле сидишь?

— Да уж два года.

— «Мерс», «фольксваген», голубой бриллиант… И я бы полюбопытствовал: откуда?

— Вот я и пришел к тебе. Считай, покаяться…

— А чего ж так долго думал? Раньше мог навестить. Или только теперь очко заиграло?

— Да не в этом дело, Сева, — сморщился, как от боли, Довбня. — За свою шкуру я не трясусь. Да и тебе ли обвинять меня в трусости! Знаешь ведь не первый день… Просто почуял я, что дальше — край. Пропасть.

— Трусость трусости рознь, — рассудительно заметил Голованов. — Одно дело, когда мы в разведку бегали, «языков» таскали, и совсем другое, когда из последних сил за особняки держишься, за «мерседесы» с голубыми бриллиантами.

— Было. Не спорю. Держался. А теперь гори они все синим пламенем, если из-за них я сынов потерял!

— Отличные, значит, у тебя парни выросли. Вот на них и вся надежда… А касаемо тебя? Так не ты первый, не ты и последний, Тимофей. Медлил разве что больно долго. А с другой стороны, повинную голову меч не сечет.

— Так я ж не снимаю с себя вины! Но я же сам к тебе пришел. Совета спросить. Не чужие вы мне, ребята. Я вот афганский снимок у себя нашел, где мы на валуне сидим, помнишь? Так прямо расплакался, веришь? От стыда сопли распустил. Что еще скажу? Чувствую я, что в этой истории с драгоценностями и я, по уши в говне. А теперь взяли Пучка. Слышал, Комара в Штатах наконец изловили. Очередь, так понимаю, и Маркину подходит… Нет, за себя не боюсь. Велели, я выделял людей. Так на то был приказ вышестоящего начальства. Ну пересажали генералов, а кого просто выгнали, так они спокойненько себе на грядках копаются, не шибко и обеднели… Нет, не об этом надо говорить. Не то я тебе, Головач, рассказываю. Мне вот днями Колька приснился. Свиридов. Как мы его, еще живого, с креста снимали, гвоздями прибитого… Не могу, убью гада!