Филби открыл дверь.

— Ты везунчик, Ким. В твоем распоряжении двадцать четыре часа. Завтра здесь же, ровно в четыре. Если ты хорошо соображаешь, в чем я не сомневаюсь, ты примешь мое предложение.

Ответ Филби, если он что-то ответил, спрятанный микрофон не уловил.

— Я бросил тебе спасательный трос, Ким…

Дверь за Филби закрылась.

Молчаливый уход Филби был своего рода признанием вины. «Он ни разу не спросил, что это за новые доказательства». И уже не протестовал. Значит, ухватится за спасательный трос. «Ким сломался, — сказал Эллиотт Ланну. — Все будет окей». В тот же вечер он послал обнадеживающую телеграмму Дику Уайту в Лондон. Но в душе терзался сомнениями. Придет ли Филби завтра? Станет он сотрудничать, спрячется в раковине или попробует сбежать? «Ближайшие сутки все покажут».

На следующий день, ровно в четыре, Филби стоял на пороге. Он казался трезвым и невозмутимым.

— Значит, так… — сказал он. — Но сначала мне надо выпить. Я не пил со дня моего рождения, считай, с Нового года.

Эллиотт налил два больших стакана бренди.

Филби произнес заготовленную речь, этакий симбиоз правды, полуправды и откровенной лжи. Он заявил, что в советскую секретную службу его завербовала его первая жена Литци (полуправда) и что сам он завербовал Маклина и Берджесса (правда). Он вынул из кармана два листка бумаги, на которых напечатал оскопленный, далеко не полный отчет о своем сотрудничестве с Москвой: минимум деталей и совсем мало имен. Он признал, что русские его завербовали в 1934 году, однако утверждал, что прекратил все контакты с ними сразу после войны, «осознав ошибочность своих действий». Да, в пятьдесят первом он слил секретную информацию Маклину, но сделал это чисто по-дружески, а не как агент, прикрывающий другого агента. Он перечислил своих связных из КГБ на раннем этапе, но утаил имена советских офицеров разведки, с которыми имел дело в Стамбуле, Вашингтоне, Лондоне и Бейруте.

— Твой контакт — Недосекин? — поинтересовался Эллиотт, имея в виду шефа отделения КГБ, курировавшего Джорджа Блейка до его поимки и ареста.

— Черт, да нет у меня никаких контактов, — соврал Филби с видимым раздражением. — Я прекратил сотрудничать с КГБ.

Эллиотт понимал, что Филби говорит далеко не все. Двухстраничный конспект, «слабенький документ», признавал факт шпионства лишь в узких временных рамках. Эллиотт отдавал себе отчет в том, что это «не вся правда», и все же то было письменное признание вины, документ, который можно предъявить в суде и который в корне менял всю игру. Филби не отрицал того, что он советский шпион, а дальше следует ждать новых разоблачений. Он по умолчанию принял условия сделки в принципе, дальше последует торг: личная свобода в обмен на информацию. Теперь МИ-6 располагает письменным признанием, пусть даже частичным. Филби уже не соскочить с крючка. Эллиотт его переиграл.

Но что у Филби на уме? Поди догадайся. Он ведь ни словом не обмолвился о своих намерениях. Сам он впоследствии утверждал, что хотел просто выиграть время и потому затеял с Эллиоттом игру, что он контролировал ситуацию: «никуда не спешу, по чуть-чуть выпиваю», а между тем строил планы. Однако по его поведению этого не скажешь. Филби был в смятении, чувствовал себя в ловушке, искушаемый предложением Эллиотта и со всей остротой сознающий, что от того, как он разыграет этот пасьянс, зависит его будущее. Насколько скрытным он может быть? Выполнит ли МИ-6 условия сделки? Не подведет ли он себя под монастырь, сказав больше, чем нужно? Кто для него нынче Эллиотт, друг или Немезида?

Эллиотт требовал ответов. Получив признание Филби, он стал поддавливать: «Наше обещание иммунитета и прощения целиком зависит от того, всё ли ты нам сообщишь. Прежде всего нас интересует информация о тех, кто сотрудничал с Москвой. Кстати, их имена нам известны». Отчасти это было, конечно, блефом, но знать этого Филби не мог. Насколько осведомлен был Эллиотт? Удалось ли расколоть Энтони Бланта? Не применил ли Эллиотт испытанный трюк следователя, задающего вопросы, на которые он уже знает ответы? В течение двух часов они квасили и спарринговали, пока не наступил закат и над Бейрутом не зазвучал голос муэдзина. Говоря языком их любимого вида спорта, Эллиотт бросал мяч в сторону калитки, а Филби его отбивал, подставляя щитки, блокируя атаки, всячески уворачиваясь от мяча, стоя на линии ворот и отлично понимая, что уже следующий заброс может стать для него последним. Месяцы спустя, прослушивая магнитофонную запись, Питер Райт отчетливо услышал, как Эллиотт «старается вовсю, пытаясь загнать в угол человека, для которого обман за тридцать лет стал новой кожей». В этой игре силы сторон были совершенно равны, такая битва насмерть, прикрытая английскими приличиями и в слегка замедленном хмельном темпе. «К концу оба разговаривали как два подвыпивших радиокомментатора, обсуждающих в классической манере выпускников хорошей частной школы величайшую госизмену двадцатого века».

Перед уходом Филби пригласил Ника к себе на ужин. Элеанор знала, что он в Бейруте, и, если бы он к ним не зашел, это бы вызвало у нее вопросы. Эллиотт пообещал прийти, после того как пошлет очередной доклад в Лондон. Реакция Дика Уайта на его доклад была позитивная: Филби «все-таки раскололся», а значит, допрос надо продолжать. Когда спустя несколько часов Эллиотт приехал на улицу Кантари, Филби, в одиночку выпивший бутылку виски, лежал на полу в отключке. Не в первый раз Эллиотт с Элеанор отнесли его в кровать. После чего немного поболтали. Эллиотт старался вести себя как обычно, но Элеанор была не лыком шита. Почему, спросила она, ты остановился «в какой-то захолустной гостинице»? Последовал ответ: «Я не хотел, чтобы люди знали, что я здесь». Элеанор, относившаяся к Эллиотту с симпатией, посчитала, что «такая скрытность для него не характерна».

Эллиотт позвонил на следующее утро и пригласил супругов на ужин в «Ше Темпорель», один из самых модных и дорогих ресторанов в Бейруте. Он пришел со своей бывшей секретаршей: две пары, этакая видимость нормальности. Эллиотт выбрал тихий угловой столик с горящей свечой. Хорошая еда — стейк au poivre vert[17] и салат с трюфелями по-сирийски, — чудесный вид на море за белой анфиладой и незапоминающаяся беседа. Филби и Эллиотт старались вести себя так, «словно ничто не угрожает их старой драгоценной дружбе». Все как в былые времена. Почти. Но отчего-то Элеанор не по себе. Ким явно чем-то озабочен, и Эллиотт какой-то не такой.

У него была страсть рассказывать скабрезные истории. У него всегда имелась парочка в запасе. Так он расслаблялся на вечеринках. Но за шутками скрывался острый профессиональный ум. Как всегда, один сомнительный анекдот сменялся другим, но меня не покидало ощущение наигранного веселья. Между ними какая-то мышь пробежала, только я не могла понять какая… Передо мной сидел старинный друг Кима, которому, мне казалось, я могу довериться. Когда Ким отправился в туалет, я уже готова была открыть рот и сказать Эллиотту: «Ким чем-то сильно озабочен. Что, черт возьми, происходит?»

Но Эллиотт ее опередил и, извинившись, последовал за Филби в туалет. Перед писсуарами Филби передал стопку отпечатанных на машинке страниц, восемь или девять — вторую порцию своих признаний, куда более подробную, чем первая. Он стал выдавать товар на-гора.