— Себе оставь…

— Не забывайте нас, братцы! ..

— Грех забыть…

— Прощайте все! ..

Но отступающие отряды еще не успели стянуться к цитадели, как возле ворот стали собираться армяне.

— Пустите нас! — кричали люди, волоча за собой блеющих коз и растрепанные узлы с домашним скарбом; матери, обезумев от ужаса, совали в лицо плачущих детей, армянские старухи рвали на себе одежду, чтобы показать кресты.

— Мы не османы, — рыдали женщины, падая перед полковником на колени. — Добрый сердар, пусти нас… Спаси детей наших! ..

— Армян можно пустить, — распорядился Пацевич, невольно отстраняясь…

Тут к нему подошел Карабанов. бледный и страшный; поглядев на полковника сумасшедшими глазами, сказал с радостной злобой:

— А-а, вог вы где… Вы, кажется, обещали поговорить со мною в Баязете… Я слушаю!

Пацевич, убегая от него, махнул рукой:

— Идите к черту, поручик, отстаньте от меня, наконец! Не до вас мне теперь…

Милиция снова, пользуясь и матохои возле ворот, пыталась пробиться в крепость с лошадьми, но Штоквиц был чорошим цербером: он отогнат их обратно. Стоя за воротами, милиционеры ещедолго обсуждали распоряжение Пацевича, потом разбрелись кто куда. Дальнейшая судьба их была ужасной, и вина за это опять-таки падала на полковника Пацевича, который все это время, невзирая на близость блокады, «поспешно прихлебывал чай».

Вскоре показались и отступающие. Они скопом вломились через ворота крепости. В плотной давке узкого прохода солдат несло и кружило, словно щепки в глубокой воронке, душные хрипы озверевших людей затопили дворы крепости.

— Все? — спросил Штоквиц, когда толпа схлынула.

— Кажется, все.

— Запирай ворота!

Ворота стали закрывать, но кто-то забарабанил кулаком, остервенело крича:

— Куды, в такую мать… Сволочи! .. Пропадаем! ..

Впустили и этих. Подождали, пока соберутся отставшие. Некоторые еще несли раненых и убитых.

— Все? — спрашивал Штоквиц, когда пули уже стали зыкать под аркой, соскабливая кафельные плитки.

— Можно закрывать, — ответили солдаты, — остатних еще много, да пусть через бойницы лезут.

Изнутри крепости подкатили к воротам телеги, стали наваливать на них груды камней, разламывая для этого стенки бассейна. Кто-то еще долго стучал в ворота, ругался, молил, плакал, но ему уже не открыли.

— Болван! — орал Штоквиц. — Беги через ров! Бойница еще открыта, там тебе дадут стакан лафита! ..

Только тут многие осознали весь ужас своего положения. Но вода из крана еще лилась: турки, очевидно, не успели захватить ущелье, откуда выбегал ручей в город, или же еще искали исток водопровода, чтобы перекрыть его трубы.

Теперь у крана стояли двое часовых. Вода тихо струилась в госпитальную бочку, и часовые пугали штыком каждого, кто хотел подсунуть под струю свою манерку:

— Назад!

— Да мне бы вот столько… Хоть капнуло бы!

— Назад! ..

10

Раненые поступали один за другим, сидели в ожидании очереди на лестницах; на полу и вдоль стен лежали умирающие, ноги санитаров скользили в крови; тут же, на двух высоких столах, Китаевский и Сивицкий оперировали людей, за этот день было извлечено уже пятьдесят восемь пуль; раненые затыкали уши.

чтобы не слышать, как тонко зыкает хирургическая пила, ерзая по живой человеческой кости.

— Вы куда, Аглая Егоровна?

— Сейчас вернусь.

— Нет, нет. голубушка. Некогда…

Хвощинская поила раненых водою с уксл сом и лимонною кислотой; в ожидании очереди солдаты сами, покоряясь необходимости, бинтовали свои раны. Наконец до госпиталя дошла весть о том, что ворота крепости забаррикадированы, гарнизон уже перешел на осадное положение.

Теперь орда была уже под самыми стенами цитадели, и пули, влетая через окна, засвистели в палатах госпиталя, добивая раненых.

Началась суматоха: вдребезги разлетались посуда и склянки, хрипели умирающие, жаркие сквозняки задували трепетные свечи.

— На пол! Все — на пол! — крикнул Сивицкий, и раненые вместе с врачами припали к земле в поисках выхода в безопасное помещение.

В эту минуту замешательства, когда люди еще не успели свыкнуться с мыслью, что они осаждены в запертой крепости, раздался чей-го голос:

— На стены, братцы! ..

Тут уже не было ни приказов, ни советчиков, ни ревнителей порядка

— каждый был для других солдатом, каждый был для себя генералом. Возле софитов и окон шла ретивая возня, у любой пробоины в стене копошились люди: отверстие велико — заваливали камнями, казалось узким — разбивали ломами и прикладами.

— Дураки! — завопил Карабанов на своих казаков, выбираясь на крышу переднего фаса. — Полегли здесь, как дачники, а там «крупа» уже бассейн ломает… Давай за камнями!

Вскрикивая от усилий, под грохот стрельбы, глотая пылищу раскрытыми ртами, таскали на крыши каменья. Обкладывались ими, считали деловито патроны, вертели в корявых пальцах цигарки, делились впечатлениями:

— Эдак-то ничего… Табак пока имеется…

Турки заметно ослабили огонь, продолжая окружение цитадели, хотя с каждой вновь занятой позиции спешили сразу же пристреляться. А крепостное имущество, которое не успели внести в цитадель, еще грудами лежало у ворот; и тут же, стоя сбатованными, не в силах бежать, понурили головы казацкие кони, точно укоряя своих хозяев, что их покинули.

— Дениска, — — хмуро сказал вахмистр, — иди: там твоего Беса ранило… Бьется жеребец! ..

Лошади двух сотен были сбатованы на славу: хвост к голове, голова к хвосту, повода одной пропущены под ременную пахву другой; и если падала одна под пулей, то билась, бедная, в тесной упряжке, таща за собой соседнюю, и тогда начинали жалобно ржать все лошади разом, задирая головы кверху, словно обращались к казакам: видите, как нам плохо? ..

Дениска вернулся обрачно, по-детски всхлипнув, сказал Карабанову:

— Спасибо, ваше благородие. Больно уж хороший конь был… Такого теперь не будет…

Ватнин отыскал Пацевича в шахской усыпальнице; сидя на гробнице жены Исхак-паши, Адам Платонович стриг себе ногти и говорил Клюгенау:

— Надо попытаться, Федор Петрович: не может же так быть, чтобы воды не было совсем. Ну, пять метров, десять метров, двадцать, но до воды все равно можно докопаться! .. Что вам, сотник? — крикнул полковник, завидев Ватнина, и в темных переходах подземелья еще долго блуждало эхо: «…отник… отник… отник! »

— Лошади гибнут, — сказал Ватнин, — добро лежит. Не пропадать же? Надобно в крепость тащить.

— Да вы с ума сошли, батенька. Не-не-не, ни в коем случае!